Комиссар поднялся на второй этаж, облокотился на перила и посмотрел вверх. Над ним плясали и пели две женщины, за которыми наблюдал молодой человек с сигарой в зубах. Дверь на третьем этаже открылись, в них стоял камердинер во фраке.

Попельский взбежал наверх, перепрыгивая через несколько ступенек одновременно, и поставил ногу между дверью, когда веселая компания исчезла за ними, а камердинер не успел их закрыть.

— Криминальная полиция, комиссар Эдвард Попельский. — В утреннем свете, что падал из застекленной крыши дома, блеснул полицейский значок. — Мне надо поговорить с паном меценасом Махлем. Это срочное дело.

— Пожалуйста, дайте вашу визитку, уважаемый пан комиссар.

— Прошу. — Полицейский протянул лакею маленькую картонку, на которой, кроме фамилии, виднелся латинский девиз «Quid est еnim novi hominem mori, cuius tota vita nihil aliud quam ad mortem iter est».

— Изволите подождать здесь? — Камердинер показал на дверь, что соседствовали с кабинетом. — Пан меценас уже проснулся и сейчас вас примет.

Фамулус открыл дверь, зажег свет, кивнул Попельскому на одно из трех кресел для ожидании, а потом закрыл дверь и вышел. Прежде чем полицейский успел хорошо рассмотреть небольшое помещение, прежде чем успел сесть и пересмотреть различные газеты и журналы, открылась дверь кабинета, и в них появился меценас Людвик Махль.

— Добрый день, пан меценас, — поздоровался Попельский. — Простите за мой неожиданный приход, но это неотложное дело. Речь идет о вашем бывшем постояльце, Тадеуше Шалаховском.

— Ну, наконец! — засопел Махль. — А я уже думал, что ко мне никто не придет по делу этого негодяя! Пожалуйста, проходите.

Они оказались в изысканном кабинете, где стоял большой письменный стол, книжный шкаф, столик и два кресла. Вся эта мебель составляли комплект, на что указывали не только идентичные инкрустации, но и одинаковые ножки в виде львиных лап. На книжном шкафу стоял бюст Цицерона, а на стенах висели дипломы, свидетельствовавшие о различных заслугах меценаса.

Их владелец, тучный мужчина лет пятидесяти с лишним, тяжело сел за столом. Темные синяки под глазами указывали на то, что Махль страдает от бессонницы. Он был одет в тужурку, белую сорочку, темные полосатые брюки и кожаные пантофли. Жирный подбородок отчасти прикрывал голубой шейный платок.

— Прошу, садитесь. — Он кивнул комиссару на кресло и иронично покачал головой. — Ну, ну… Не очень быстро реагирует наша родная полиция на обращения граждан. С моего звонка прошло много дней…

— А с чем именно вы обращались, пан меценас?

— Как это — с чем? — возмутился Махль. — Ведь вы пришли ко мне по делу Шалаховского?

— Могу ли я, пан меценас, — Попельский почувствовал, что песок в глазах начал жечь все сильнее, — задать вам несколько вопросов?

— Да, пожалуйста. — Махль ответил через несколько минут, в течение которых он читал максиму на визитке Попельского. Вдруг улыбнулся. — Но… Прежде чем вы начнете… Кто это сказал? «Что странного в том, что умирает человек, всю жизнь которого — не что иное, как дорога к смерти?» Кто это?

— Сенека.

— Смерть вас не впечатляет?

— Смерть — это моя обыденность.

Адвокат удобно устроился за столом и заинтересованно взглянул на Попельского.

— Полицейский-филолог? Латынь знаете с гимназии или с университета?

— И то и другое.