— Нет, нет, уж зачем, столько времени ожидали, подождём малость…

— Малость… — тоном печального сомнения повторила Строганова.

— Конечно же малость… Може, не сегодня завтра пожалует наш князенька…

— Кабы твоими устами да мёд пить…

— И мёду, и браги, и вина заморского, всего попьём на нашей свадьбе, — весело сказала Домаша.

Ксения Яковлевна даже не улыбнулась, несмотря на то что смех её любимой сенной девушки всегда действовал на неё заразительно. Видимо, действительно было у неё тяжело на сердце.

— Матушка ещё вчера говорила, что близко он… А она чует… — как бы про себя уронила Домаша.

— Разве говорила? — встрепенулась молодая Строганова.

— Да, была я у неё вчера под вечер. Слышу, говорит, гул от копыт лошадиных, едет это суженый Ксении Яковлевны…

— Ты не врёшь? — с тревожным сомнением в голосе спросила она.

— Зачем врать… Пёс врёт, а не я, как говорит Антиповна.

— Так и сказала, да?..

— Верно слово…

— Кабы её слова да исполнились…

— А когда же они не исполнялися?..

— Так-то так, да мне что-то и ей не верится, уж очень мне тягостно.

— Говорю, это перед радостью.

— Кабы так… — со вздохом молвила Ксения Яковлевна.

Слова Домаши исполнялись с какою-то прямо волшебною быстротою.

Вышеприведённый разговор между девушками происходил сперва в опочивальне Строгановой, пока она делала свой туалет, а затем во второй горнице светлицы, куда они вышли.

— Кабы так… — снова, как бы отвечая своей мысли, повторила молодая Строганова, подходя с Домашей, по обыкновению, к окну, из которого виднелась бывшая изба Ермака Тимофеевича.

Новопостроенный посёлок был после ухода московских стрельцов пуст. Семён Иоаникиевич ожидал со дня на день новых посельщиков.

— Да оно так и есть! — воскликнула Домаша. — Гляди! Кто едет-то!

Ксения Яковлевна взглянула по направлению руки своей сенной девушки. Сердце у неё радостно забилось. По дороге, прилегающей к посёлку, но ещё довольно далеко от хором, двигалась группа всадников, человек пятьдесят, а впереди ехал, стройно держась в седле и, казалось, подавляя своею тяжестью низкорослую лошадку, красивый статный мужчина. Скорее зрением сердца, нежели глаз, которые у неё не были так зорки, как у Домаши, Ксения Яковлевна узрела в этом едущем впереди отряда всаднике Ермака Тимофеевича.

— Кажись, и впрямь это он! — воскликнула Строганова, схватившись за руку Домаши.

Голос её дрожал. Она то бледнела, то краснела.

Отряд действительно приближался, и уже теперь Ксения Яковлевна явственно различала фигуру своего жениха.

— Он, он! — воскликнула она. — Надо дать знать дяде…

И Ксения Яковлевна сделала движение, чтобы идти в рукодельную.

— Знают уж все, знают… — остановила её Домаша. — Глянь-ка, на дворе что делается!

Там действительно царило небывалое оживление, доказывающее, что приближение желанного и долгожданного гостя было замечено, а следовательно, и Семён Аникич был об этом предупреждён.

— Ермак Тимофеевич жалует, Ермак Тимофеевич жалует! — вбежала в горницу Антиповна.

— Видим, видим, нянюшка, — в один голос сказали девушки.

— А коли видите, так точно не знаете, что делать надобно, — строго сказала Антиповна.

— Что же делать, нянюшка? — спросила Ксения Яковлевна.

— Ишь, шалые, замуж выходят, а ума не нажили ни на столько, — показала Антиповна на кончик своего мизинца. — Чай, жених-то обручённый прямёхонько к невесте пожалует, с дядей её и с братцами поздоровавшись…

— Ну, вестимо, так, — отвечала Домаша.