За спиной фыркнуло, его головы мягко коснулась лошадиная морда. Он сошёл с дороги и сразу провалился почти по пояс. Сзади шла подвода, за ней вторая, третья – целый обоз. Порожняком. Сани с подсанками. Вымахнув из сугроба, Есенин цепко ухватился за подсанки. Повалился на бок, поехал, улыбаясь, довольный своей ловкостью.

В санях сидели двое, замурованные в тулупы со стоячими воротниками, – будто окаменели. Один из них неуклюже повернулся к Есенину. Опрокинувшись, достал непрошеного седока кнутом.

– Слазь!

Удар кнута пришёлся по плечу не больно. Есенин соскочил с подсанок. А сзади опять нависла лошадиная морда.

Второй мужик тяжело выбрался из саней, приблизил к Есенину бородатое лицо.

– Садись ко мне, – сказал он. – Ну его к лешему, чумового! Стой, Касатка!

Лошадь остановилась, уши и грива её были обмётаны инеем. Забравшись в сани, мужик вгляделся в Есенина, покачал головой.

– Тебе, парень, так и замёрзнуть недолго, – заметил он, – Не больно разумен, видать: пустился в лёгкой одежонке да в щиблетах. В такую непогодь. Ай аяй!.. Суй ноги под тулуп.

– Мне не холодно, – отозвался Есенин.

– Сейчас не холодно, версту проедешь – узнаешь, как не холодно. Суй! Вот так... Куда путь держишь?

– В Константиново.

– Зачем понесло то тебя в буран?

– Домой.

– Случилось что?

– Нет, – сказал Есенин. – Бабушку хочу повидать!

Мужик опять покачал головой.

– Ишь ты! Любишь, видать, бабушку то?

– Люблю.

– Время больно плохое выбрал.

– Когда вышел, солнышко светило!

Лошадь монотонно трусила, не отставая от идущих впереди саней. Ветер не стихал. Он напирал, заходя то с одной, то с другой стороны. Перед глазами во мгле темнел круп лошади, мелькали ноги, перебирающие белые шаги. Ехали молча.

Вечерело. Сколько вёрст проехали и где находились, Есенин не знал. Мужик толкнул его локтем.

– Может, доедешь с нами до нашего села? А завтра пурга уляжется, пойдёшь домой.

– Ничего! Доберусь!

– Ну, гляди. А то ведь я могу и не отпустить тебя.

Есенин рассмеялся.

– А я вырвусь и убегу!

– Дурья твоя голова! Заплутаешься ведь!

– Не заплутаюсь.

– Тогда сходи здесь. Нам прямо, а ты забирай правее! – Мужик махнул рукавицей во тьму, попридержал лошадь и вывалился из саней. – Вот вешка стоит, видишь?

– Вижу. – Перед ним был длинный шест с привязанным пучком соломы. Есенин дотронулся до него рукой.

– Так вот и ступай – от вехи к вехе. Шарь ногами колею, её не везде занесло. Ничего, добредёшь, тут уж недалеко.

Есенин остался один в диком поле и как бы вдруг ослеп – метель накрепко завязала ему глаза. В первый момент он пожалел, что расстался с добрым мужиком, с его санями и тёплым тулупом. Но обоз смутными тенями проплыл мимо, пропал...

Есенин потоптался на месте, держась за веху, потом шагнул во мглу. Побрёл. Колея была чистая и твёрдая – снег пересыпался через дорогу, не задерживаясь. Лишь кое где вставали поперёк невысокие косые наносы. Есенин повеселел: если и дальше будет такой же путь, то до села ноги донесут быстро.

Захотелось есть. Вспомнил о сторожихином ломте хлеба. Торопливо вынул его, откусил – холодный, чуть тронутый морозом... Стало жарко, спина повлажнела от пота, голова горела, и, чтобы остудить её, он стащил шапку. В волосы тотчас набилась ледяная крупа. Перед глазами вдруг возникли цветные круги – красные, зелёные, жёлтые. Сходились, наплывая один на другой, переплетаясь, и исчезали. Потом опять колебались.