— Да ты, никак, записалась в циники? — сказал я.

— Нет, у тебя научилась. Наблюдая за тобой. Скажи — когда ты работал в правительстве, тебе когда-нибудь предлагали взятки?

Я кивнул.

— Несколько раз. Не знаю, может больше, чем несколько. Никогда нельзя быть уверенным, что кто-то предлагает тебе взятку.

— Но ты их отвергал, правда?

— Никогда не взял ни одной. Хотя не сказал бы, что всегда их отвергал. Иногда просто прикидывался, что не понимаю, о чем речь.

— А почему ты их не брал?

Я глотнул своего мартини. Это, кажется, самое то. Лучше, чем скотч с яблочным соком.

— Почему я их не брал? Нравственная чистополотность. Глубоко оскорбленное чувство приличия. Плюс еще сильный страх, что поймают.

— И еще пунктик, — сказала она.

— Да? Что за "пунктик"?

— Еще одна причина.

— Пусть так. И какая же?

— У тебя не было настоящей, нестерпимой нужды в деньгах. Представь, что у тебя был бы ребенок, которому бы срочно нужна была операция на почке, стоимостью как твоя годовая зарплата? А ты бы уже был по уши в долгах? И тут кто-то говорит: «Эй, Лукас, как насчет того, чтобы поиметь шальные десять штук баксов — только за то, что ты кое на что закроешь глаза?» Что бы ты ответил, как ты думаешь? И помни: если скажешь нет, твой ребенок, вероятно, умрет.

Я одарил Сару ухмылкой.

— Вот что я в тебе люблю, Сара. Ты изобретаешь свои собственные правила.

— А ты попусту болтаешь.

— Ну ладно, в данных обстоятельствах я не знаю, как бы я поступил. Может быть, взял бы деньги. Может быть, нет. Но я знаю одно. Если бы я не взял их и ребенок умер, моя чистоплотность не принесла бы мне ни малейшего успокоения.

— Ну вот, о чем я и говорю, — сказала она. — Люди, которых можно втравить в коррупцию, всегда нуждаются в деньгах. В твоем случае это нужда в деньгах для спасения умирающего ребенка. А кому-то другому срочно нужна новая яхта. И кто скажет, чья потребность больше? Парня, который жаждет яхту, или твоя — в спасении жизни ребенка?

— Слушай, брось, а? — попросил я.

— Я подняла тему, я и брошу, — сказала Сара. — А подняла потому, что ты меняешься.

— Что значит — «я меняюсь»?

— Ты стал гнуть правила под себя, — сказала она. — Раньше ты так не делал. Два месяца назад ты бы не стал тайком забирать ключи из руки той мертвой женщины. Ты бы не пронес спиртное в больницу для этой бедняжки Пиплз. По-моему, ты… да. По-моему, ты зачарован.

— Чем?

— Да этой девицей Мизелль.

— Я ее едва знаю, — сказал я. — Ешь свой салат. Он вкусный.

Сара попробовала ложку и кивнула.

— Ты прав, вкусный.

И она снова переключилась на прайм-тему сегодняшнего вечера — «Что же не так с Декатуром Лукасом?».

— Пускай будет, как ты сказал, — продолжала она. — Вы с ней встречались только пару раз. Но ты ее знаешь. Ты ее действительно знаешь. Я могу так сказать. Ты знаешь ее так же, как этого своего Бонневиля, хотя с ним ты вообще никогда не встречался. По-моему, ты знаешь Конни Мизелль лучше, чем меня.

— Не понимаю, чего ты хочешь, — пробормотал я.

Сара засмеялась, и этот смех был не из разряда приятных.

— А я вот вовсе не знаю эту женщину, но по тому, что ты мне рассказал, я могу сказать, что она хочет.