— Ничего, лейтенант, — сказала она. — Просто тоска.

— Вы бы назвали свою мать представителем среднего класса? — спросил он.

— Мою мать?

— Угу. Вашу мать.

— И что бы моя мама с этим делала?

— Ну, я всего лишь интересуюсь, что вы по ее поводу думаете, — сказал он.

— Я думаю, что она была моей матерью. И она делала это, насколько это было в ее силах, — ответила Конни.

— А ваш отец?

— Он учил меня играть на пианино, — сказала она. — И еще кое-каким вещам.

— Вам известно, где сейчас мистер Мизелль?

— Нет, — сказала она. — Они с мамой расстались много лет назад. Я не знаю, где он сейчас.

— А братья или сестры?

— Нет, — сказал она без колебаний. — У меня их нет. Что это у вас вопросы все о моей семье, лейтенант?

— Вы разве не знаете, что Игнатиус Олтигбе был ваш сводный брат? — сказал Синкфилд, и я не мог не отдать должное искусству, с каким он подвел к этому разговор. Конни Мизелль выглядела изумленной. Рот ее открылся, брови поползли вверх. Затем она нахмурилась. Так выглядят большинство людей, когда они чем-то поражены.

- Игнатиус? — спросила она с большой долей недоверия. — Мой сводный брат?!

— Именно об этом говорится в его свидетельстве о рождении, — сказал Синкфилд.

Какое-то время она обдумывала это, а потом засмеялась. Откинув голову назад, она смеялась, будто обнаружила что-то действительно забавное. Отсмеявшись, она быстро вытерла глаза — так что я не заметил, были ли там настоящие слезы — и сказала:

— Вы имеете в виду, что моя мать пошла в постель с черным мужчиной, когда-то давно, еще в начале сороковых?

— Очевидно, так, — сказал Синкфилд.

— Моя мама терпеть не могла черных, — сказала Конни Мизелль.

— Должно быть, на отца Олтигбе это не распространялось.

— Он ее, наверно, изнасиловал, — сказала она.

— И околачивался поблизости, чтобы сообщить ей свою фамилию, — Синкфилд покачал головой. — Как я сказал, едва ли она не переносила всех черных.

— Да уж, переносила она «вертунов», как же! — сказала Мизелль. — Так она их и называла — «вертуны». А еще она терпеть не могла «латиносов», и «узкоглазых», и «пархатых». У моей мамы была тьма предубеждений. — Она снова рассмеялась. — Никак не могу освоиться с мыслью: Игнатиус — мой сводный брат! Если б я знала, я б тогда сходила на его похороны.

— А мать никогда при вас о нем не упоминала? — спросил Синкфилд.

Она решительно покачала головой — и тут же захихикала глубоким грудным смехом.

— Никогда. Так и вижу свою мать говорящей: «И кстати, Конни, у тебя есть сводный братец-«вертун», он где-то в Англии сейчас». Да она б умерла прежде!

— Помните парня по имени Стейси? — спросил Синкфилд.

— Джим Стейси. Ну конечно, я помню Джима. Моя мама одно время на него работала. — Она посмотрела на меня. — У вас хорошая память, мистер Лукас? Помните тот телефон, который я упомянула тогда — тот, по которому я звонила маме, чтобы сказать, что я благополучно добралась домой из школы? Это как раз номер Стейси.

— Я это уже выяснил.

— Вы виделись со Стейси?

Я кивнул.

— Да, я его видел.