— В принципе ты абсолютно права, — помолчав и чуть-чуть успокоившись, согласилась эта милая Людмила. — Я давно убедилась, что девочки просто обязаны вести неустанную перевоспитательную работу с плохими мальчишками. Заниматься ими не жалея ни сил, ни времени.

— Вот тебе и самый подходящий случай! — радостно воскликнула Голгофа. — Не проходи мимо!

— И опять в принципе ты абсолютно права, — уже несколько надменно проговорила эта милая Людмила. — Но у нас мало времени! Ведь речь идёт не вообще о перевоспитании Германа, а о том, пойдёт он в многодневный поход или нет.

— Постой, постой! — умоляюще попросила Голгофа. — Я должна объяснить тебе, а ты должна понять… Тебе ведь трудно представить, что такое избалованный человек. А мы с Германом именно такие. Только мне удалось своевременно заметить, что меня безобразно балуют, и что это может кончиться для меня ужасно. А Герман этого до сих пор не осознал, и винить надо не его одного! Он не понимает самых простых вещей. Он нуждается в особом внимании. Я прошу тебя быть к нему снисходительнее, терпеливее. Ведь избалованный человек не представляет грозящей ему опасности.

Теперь ясно вам, уважаемые читатели, почему Голгофа так упорно и горячо заступалась за Герку? И ведь она была права не только в принципе, но и в данном, конкретном случае. Но и эта милая Людмила имела многие веские основания не соглашаться с подругой именно в том смысле, что сейчас не было времени доказывать Герке вздорность его поведения, убеждать, что он подводит всех, особенно Голгофу, и т. д. Требовались какие-то особые методы воздействия на мальчишку. Их эта милая Людмила и искала.

Но пока Герка ещё спал, дед Игнатий Савельевич просил разрешить не будить его, и эта милая Людмила, чтобы не терять времени даром, принялась стричь Голгофу. Можно сказать, что стригла она умело, ловко, но и безжалостно. Голгофа, краешком глаза наблюдая, как зелёная трава вокруг неё покрывается прядями голубых волос, безропотно терпела и говорила только о Герке.

— Постарайся быть с Германом помягче, — застенчиво попросила Голгофа, — постарайся быть с ним поубедительней. Честное слово, он, по-моему, готов понять свои заблуждения.

— Я не меньше твоего хочу, чтобы он участвовал в походе, — с еле заметным раздражением сказала эта милая Людмила. — Без него в походе и дедушке невесело будет. А главное, ведь именно многодневный поход помог бы Герману избавиться от большинства недостатков.

— Нету Панти! — услышали они расстроенный голос деда Игнатия Савельевича. — То есть Пантелея нету! — Он остановился перед девочками, недоуменно пожав плечами. — Опять, конечное дело, сбежал! Но — почему? Вроде бы вчера уговорили его.

— Да он и не нуждался в уговаривании! — сердито воскликнула Голгофа. — Он бы с удовольствием в поход, но… но они с Германом… Пантелей чувствует себя и чужим, и недостойным… Нет, нет, мне начинает казаться, что никакого похода ни за что не получится! То одно, то другое препятствие! Что делать?

— Не паниковать, — спокойно ответила эта милая Людмила. — А довести дело до конца. Желательно — победного. Сначала я беседую с Германом…

— А Пантелей?

— Придёт. Или найдём. Мы, девочки, с помощью старших товарищей должны обязательно воздействовать на мальчишек. Сделать их из отрицательных хотя бы полуположительными. Пантелей всё равно пойдёт с нами. А я иду к Герману. — И она твёрдым шагом направилась в дом.

Дед Игнатий Савельевич присел на бревно около сарая.