Изменить размер шрифта - +
Бери телогрейку, а вот бутерброды с колбасой. Сейчас я костёр разожгу, я бересты принесла… Знаешь, Герман, а я очень и очень волнуюсь. Пора ведь и деду давно возвратиться, — торопливо говорила эта милая Людмила.

Герка в ответ только мычал удовлетворённо, так как рот его был полон. В телогрейке он сразу осоловел от блаженного ощущения тепла, сытости и присутствия этой будущей женщины.

Быстро разгорелся костёр. Герка, можно сказать, с большим удовольствием наслаждался тем, как маленькие и ловкие руки мокрым платком обтирали ему лицо.

— Я ведь идти-то не могу, — сказал он опять же гордо и радостно. — Пробовал на четвереньках — не вышло. Пробовал на одной ноге скакать — то же самое.

— Если вывих, то не страшно, — обеспокоенно проговорила эта милая Людмила, — но вот если перелом… Как же ты так неосторожно? Зачем было бегать в темноте, прыгал бы на месте, если хотел согреться.

— Все-таки страшно было, — с уважением к самому себе сказал Герка, но подивился своей откровенности. Сейчас его смущало только одно: брюки от росы насквозь промокли, и он попеременно садился то на одну, то на другую ладонь, то на обе вместе.

— Я страшно трусила! — призналась эта милая Людмила. — А считала себя храброй. Но представила, что я в Космосе, и… стыдно стало за страх… Что же с тётечкой могло случиться? И куда дедушка исчез?

Герка объяснил:

— Он у меня упрямый. Как он пошёл вверх по течению, так, наверное, до сих пор топает и поёт, что главное, ребята, сердцем не стареть. Придётся тебе меня домой на тачке везти.

— Болит нога?

— Нет, если не шевелюсь. Ноет немного.

Они долго молчали, любуясь и наслаждаясь огнём, но вдруг эта милая Людмила возмутилась:

— Так вот и будем сидеть?! — и сама себе ответила уныло: — А что мы, собственно, можем ещё делать?.. Герман, а где, когда, по-твоему, мы совершили главную ошибку? Когда ты спички рассыпал или когда я в воду булькнула?

— По-моему, везде только одни ошибки, — не сдержавшись, раздражённо ответил Герка, тщетно пытаясь переменить положение затекшей больной ноги. — Потерялась тётечка, надо было сразу в милицию заявить. Там много дружинников на мотоциклах, и почти все они рыбаки. А теперь вот и дед потерялся.

— Я с тобой категорически не согласна, — горестно произнесла эта милая Людмила, — хотя понимаю, что сейчас тебе, может быть, труднее, чем мне. Надо было, конечно, заявить в милицию. Но такое мог сделать любой посторонний человек. А мы-то ведь близкие люди! Мы сами, понимаешь, сами обязаны были помочь…

— Вот и помогли! — Герка откровенно хмыкнул. — Тише, тише… Слушай-ка, слушай…

Вскочив, эта милая Людмила стала напряжённо вглядываться и вслушиваться в темноту, вытянув шею. Далекий-далекий, неясный голос едва улавливался чутким слухом.

— Я побегу, Герман?

— Нет уж, нет! Если ещё и ты не вернешься…

— Но, может быть, нас зовут на помощь!.. Я слышу тётечкин голос!

— Подожди, подожди ещё немножечко! — взмолился Герман. — Слышишь, голос-то приближается?

Эта милая Людмила настолько обрадовалась и растерялась, что не догадалась крикнуть, и, не в силах побороть нетерпение, несколько раз отбегала от костра, и каждый раз её сердито и испуганно окликал Герка.

Наконец они отчетливо услышали голос:

— Игнатий Савельевич, я вижу костёр!

— Тётечка, моя милая тётечка! — закричала эта милая Людмила и бросилась в темноту.

Вскоре она вернулась с дедом Игнатием Савельевичем, который сразу уселся у костра, не сказав ни слова, а лишь виновато покашляв, и начал сворачивать цигарку.

Быстрый переход