Вскоре она вернулась с дедом Игнатием Савельевичем, который сразу уселся у костра, не сказав ни слова, а лишь виновато покашляв, и начал сворачивать цигарку.

На другом берегу Герка разглядел тёмную человеческую фигурку с фонариком в руке, которая кричала голосом тёти Ариадны Аркадьевны:

— О, как я счастлива! Ах, как я рада! Я уже приготовилась чуть ли не проститься с жизнью, думала, что погибаю от страха и ужаса! Узнайте, что случилось с уважаемым Игнатием Савельевичем? За весь долгий путь он не проронил ни звука! Видно, что уж очень безмерно он сердит на меня!

— А почему вы на том берегу, тётечка?

— Я не помню, как попала сюда. Просто заблудилась. Впервые в жизни. Абсурд какой-то.

— Дед, а дед! — позвал Герка. — Ты чего в молчанки играешь?

Тот уныло отмахнулся, показал рукой на горло и продолжал сосредоточенно дымить.

— Нелепое, тётечка, создалось положение, — огорченно сказала эта милая Людмила. — Вы — на том берегу, Герман сломал или вывихнул ногу. Транспортировать его можно лишь в тачке. Дедушка безмолвен…

— Где-то тут поблизости в узком месте есть мостик! — крикнула тётя Ариадна Аркадьевна. — Сейчас я к вам перейду!

— Ой, тётечка! Вы опять заблудитесь!

— Исключено!

— Я вас встречу!

Когда эта милая Людмила убежала, Герман спросил:

— Да что с тобой, дед, а?

И в ответ раздался сиплый, с присвистом и хрипением, еле-еле-еле слышный шёпот:

— Голос сорвал.

А случилось это, уважаемые читатели, так. Дед Игнатий Савельевич шёл, шёл, шёл, кричал, кричал, кричал… Опять шёл… Опять кричал…

— Ну, тут хоть изорись весь, — вслух сказал он, — никакого толку. И куда её занесло?

Он уже несколько раз намеревался повернуть обратно, потому что и устал, и за ребят начал беспокоиться, а главное, это хождение и крики в темноте казались ему сейчас абсолютно бессмысленным занятием. Он даже рассердился на себя, что ввязался в нелепую затею, набрал, в грудь побольше воздуха да ка-а-а-а-а-ак гаркнул:

— А-а-а-а!..

В горле у него что-то вроде бы порвалось, и вместо «…риадна» раздалось еле слышное хриплое сипение, от которого в горле стало больно. Дед Игнатий Савельевич, честно говоря, хотел выругаться, правда, не очень уж крепко, но только зря раскрывал рот — оттуда с трудом, больно прорывались лишь сипение и хрипение…

Ему ничего не оставалось, как повернуть назад: бродить в темноте, да ещё не имея возможности не только кричать, но и просто разговаривать, сейчас стало действительно абсолютно бессмысленным занятием. Но, пристально вглядевшись в темноту, он далеко впереди увидел какое-то слабое свечение. Это мог быть только костёр, и дед Игнатий Савельевич радостной рысцой затрусил по берегу вверх по течению. Ещё издали он различил у костра фигурку своей уважаемой соседки. Она была на другом берегу, в скорбной, усталой до предела, безнадежной позе стояла у костра спиной к реке. А дед Игнатий Савельевич никакого громкого звука издать не мог, сипел, хрипел, сипел, хрипел, пока резкая боль в горле не вынудила его закрыть рот.

Что делать? Он и топать пробовал, и ветками шелестел, долго искал палку какую-нибудь, чтобы с шумом бросить в воду, пока не догадался захлопать в ладоши, сунув фонарик под мышку.

Тётя Ариадна Аркадьевна обомлела: ещё не узнав уважаемого соседа, она увидела, что кто-то прыгает на противоположном берегу и чему-то восторженно аплодирует!

— Вы кто? — испуганно и радостно спросила она, вгляделась и обрадовалась невероятно: — Соседушка милый! Да как вы оказались здесь, спаситель мой великодушный?! Что бы я без вас делала?

А великодушный спаситель мычал, отчаянно размахивая руками, и уважаемая соседушка не сразу догадалась, что он предлагал ей идти вниз по течению.