... И денег ему теперь постоянно не хватало. Он все сам себе объяснял, что не пишет из-за отсутствия денег. Будто про них все время приходится думать и ничего другое в голову не идет. Наполовину это было вранье, а наполовину и вправду так.

Однако когда у него появлялись деньги, ему тоже не писалось. Все хотелось вознаградить себя за время длительного безденежья. И тогда Виталий Петрович устраивал «дым коромыслом»!

Такой, честно говоря, примитивный, серенький дымок... Но это уже от лени Виталия Петровича. От неумения придумать что-нибудь интересное. От элементарной распущенности.

... Потом, когда долгожданные деньги бывали бездарно истрачены, наступало болезненное опустошение. Недомогание буквально физическое. С трудом Виталий Петрович начинал постепенно привыкать к тому, что денег опять нет. И на смену недомоганию и растерянности в него этаким чертом вселялось отвратительное хвастливое возбуждение — к месту и не к месту вспоминались тысячи рублей, выброшенные псу под хвост; громко осуждались люди, у которых «всегда есть деньги», и это должно было демонстрировать окружающим широту Виталия Петровича, его неумение и нежелание «копить», его бессребреность, его умение вознаграждать себя за долготерпение...

К сожалению, все эти спектакли, которые Виталий Петрович обычно разыгрывал перед своими близкими и приятелями, в первую очередь были нужны ему самому, чтобы хоть на мгновение заглушить в себе рвущийся из печенки истерический крик:

— Идиот! Кретин! Ничтожество!!!

Обычно все это кончалось небольшим сердечным приступом.

Виталий Петрович уже давно многозначительно сосет валидол и так же многозначительно отмечает, что валидол уже не помогает. Он знает, что это спазм сосудов или еще чего-то. И Виталий Петрович пытается представить себе механику боли. Это он так пытлив и любознателен при любой болезни...

Если у него болит зуб, то он ясно представляет себе свой нервик, обязательно красненький, извивающийся, по-человечески раздраженный, какой-то очень нервный нервик, не слушающий ничьих увещеваний и уговоров, заранее убежденный, что ему уже ничто помочь не может. И поэтому со злобным удовольствием причиняющий боль зубу, челюсти, самому Виталию Петровичу и, следовательно, всем, кто его окружает.

Когда же болит сердце, Виталий Петрович очень четко видит, как у самого входа в левый желудочек (тут он каждый раз что-то путает...) толстая мягкая трубка, по которой течет кровь в сердце, сжимается. Но не до конца. Оставляя узенький проход. И вот эта борьба подступающей крови с почти закрытым отверстием, эта толстая труба, перетянутая, как сосиска, спазмом с морщинками у сжимающего кольца — очень его пугает.

Все остальное он представляет себе значительно хуже. Он знает только то, что если это отверстие хоть на секунду закроется вовсе, то он обязательно умрет. У Виталия Петровича уже несколько приятелей и знакомых умерли именно так.

Потом все говорили:

— Это был обычный вульгарный спазм. Окажись под руками...

И дальше перечислялось: валидол, нитроглицерин, шприц, телефон, жена — словом все, чего в этот момент под руками не было.

У Виталия Петровича же сердце болит так часто, что он даже малость привык к этому состоянию и приучил себя к мысли, что если что-нибудь с ним случится, то он не успеет этого понять. Не успеет испугаться. В конце концов, не боится же Виталий Петрович ежевечернего погружения в сон. А этот процесс, по его представлениям, очень похож на процесс умирания. Ну а засыпал Виталий Петрович всегда с удовольствием. Лишь бы это был именно такой процесс...

Он-то в своей жизни видел процессы и похуже. Там никаким сном и не пахло. И если когда-нибудь он освободит себя от пояснений к киножурналам и сочинениям дикторских текстов для коротких документальных фильмов и снова сможет писать, он напишет о том, что видел на войне, да и после, уже в мирное время.