Они шли, их дыхание превращалось в пар, а от ступеней шли по полу маленькие тени. Звуки, которые они производили при ходьбе – шуршание паплоновых комбинезонов и шлепанье сандалий – были единственными звуками, гулко отдававшимися в тишине.

– Ну? – спросил Папа Джан, посмотрев на Чипа. Чип плотнее завернулся в одеяло.

– Не так красиво, как наверху, – ответил он.

– Да, – сказал Папа Джан. – Здесь, внизу, нет симпатичных молодых членов с ручками и досками. Нет теплого света и милых розовых машин. Здесь круглый год никого нет. Пусто, холодно и безжизненно. Мрачно.

Они остановились на пересечении двух проходов, двух металлических щелей, уходящих в одну сторону, и в другую, и в третью, и в четвертую. Папа Джан покачал головой и нахмурился.

– Это не правильно, – сказал он. – Я не знаю, почему и как, но это не правильно. Мертвые мысли мертвых членов. Мертвые идеи, мертвые решения.

– Почему здесь так холодно? – спросил Чип, глядя на пар из своего рта.

– Потому что он мертв, – сказал Папа Джан, качая головой. – Нет, я не знаю, – добавил он. – Все эти штуки не работают, если температура выше определенного предела; я в этом плохо разбираюсь, я отвечал только за доставку сюда блоков в целости и сохранности.

Они пошли по другому проходу: Р 20, Р 22, Р 24.

– Сколько их здесь? – спросил Чип.

– Тысяча двести сорок на этом уровне, тысяча двести сорок на уровне под этим. И это только сейчас, за восточной стеной приготовлено вдвое больше места, на то время, когда Семья станет больше. Шахты, вентиляционная система – все уже готово…

Они спустились на следующий уровень. Он был такой же, как и верхний, только на двух перекрестках стояли стальные колонны, а цифры на блоках памяти были красные, а не черные.

Они прошли мимо О 65, О 63, О 61…

– Здесь были самые большие земляные работы, какие только когда-либо были, – сказал Папа Джан. – Самая грандиозная работа вообще, которая когда-нибудь выполнялась – создать один компьютер, который бы заменил старые пять. Новости о строительстве передавали каждый вечер, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас. Я рассчитывал, что тоже еще успею поработать на стройке, когда мне будет двадцать лет, если получу нужную классификацию. И я попросил ее.

– Ты попросил классификацию?

– Да, попросил, – сказал Папа Джан, улыбаясь и кивая. – Это не было в то время чем-то неслыханным. Я попросил мою советчицу спросить Уни – вернее, не Уни, тогда был ЕвроКомп – спросить ЕвроКомп, и – Христос, Маркс, Вуд и Веи!

– я получил эту классификацию, 042 С, строительный рабочий третьего класса. И первое поручение – здесь. – Папа Джан огляделся по сторонам, по-прежнему улыбаясь, его глаза живо светились. – Они собирались опускать эти громадины через шахту, – сказал он и засмеялся. – А я как-то просидел целую ночь, и высчитал, что можно завершить работу на восемь месяцев раньше, если мы пробьем тоннель с другой стороны Горы Любви, – Папа Джан покрутил пальцем в воздухе, и будем вкатывать их на колесах. ЕвроКомп не додумался до такого простого решения. Или он не очень спешил стереть поскорее свою память! – Папа снова засмеялся.

Вдруг он перестал смеяться, и Чип, глядя на него, впервые заметил, что его волосы совсем поседели. Рыжие пряди, которые были несколько лет назад, исчезли.

– И вот они, – снова заговорил Папа Джан, – на своих местах, привезенные сюда по моему тоннелю, и работают на восемь месяцев дольше, чем могли бы. – Он посмотрел на блоки, мимо которых они проходили так, как будто они его раздражали.

Чип спросил:

– Ты… что, не любишь УниКомп? Папа Джан секунду помедлил с ответом.