– Вы его отец? – спросила она несмело,

– Отец, – ответил Митя.

– Это из-за меня, – горестно сказала она.

Она была скуластая, нос пуговкой, глубоко посаженные глаза. Наверно, некрасивая была девушка, но таким открытым и милым показалось мне это молодое встревоженное лицо.

– Так не вы же меня саданули, а те… Вы-то чем виноваты? – откликнулся Митя.

Девушка наклонилась к нему.

– Я пришла сказать спасибо, большущее тебе спасибо, – промолвила она очень тихо.

– Ну вот еще, – ответил Митя.

…Он был прав: когда я вернулся домой, вся комиссия, несмотря на выходной день, была тут как тут. И конечно, она уже все знали. Кляп торжествовал и не считал нужным это скрывать. Случившуюся с нами беду он принял как подарок себе, как доказательство своей правоты.

– Я же предупреждал вас, я же говорил! – повторял он и в голосе его слышались злорадство, ликование и некоторая даже снисходительность, точно к врагу, который повержен в уже не поднимется.

– Вас предупреждали, что отпускать детей одних нельзя, – холодно сказала мне и Веретенникова.

Я молчал. Ни один человек на свете не мог бы сказать мне слов более жестоких и беспощадных, чем я сам себе говорил. Недосуг было думать, что педагогично, а что нет… Один вопль звучал во мне: зачем, зачем я отпустил ребят? Зачем не поехал с ними сам?

– Почему у вас дети не знают элементарнейших правил поведения? Почему они лезут в драку? – услышал я вдруг.

Кто же это полез в драку – Митя, что ли?

– Простите, в какую драку? Они не в драку лезли, а пришли человеку на помощь.

– Разве они не знают, что не их дело вмешиваться в уличные и всякие вагонные происшествия?

Мне кажется – я отупел и уже не понимаю ничего. Что же, они должны проходить мимо? Видеть, как бьют ребенка, обижают девушку, видеть подлость, гнусность – и пройти мимо?

Я смотрю на эту женщину. У нее умное немолодое лицо. Она коммунистка. Она приехала сюда, чтобы проверить мою работу и сказать, как нам жить дальше. Что же она говорит?

– Когда мой сын уходит из дому, он знает, что ни во что не должен вмешиваться. Я это воспитала в нем с детства, я он это усвоил на всю жизнь.

– А когда наши дети выходят из дому, – отвечаю я, – они знают: все, что они увидят, касается их. И если надо помочь, вступиться – они должны, обязаны это сделать. Я это им говорю всегда.

– Потому что вы не отец, – сказала она жестко.

Из всех ненавистных упреков этот для меня – самый ненавистный и непростимый. Если я не отец, не надо вверять мне детей. А если отец, надо верить, надо знать, что и со своим родным, кровным сыном я поступлю так же, скажу ему те слова.

– Я бы презирал своих ребят, если бы они видели, как обижают человека, и не вступились.

– Вот и поехали бы сами, и вступились, – говорит Кляп. Удивительное совпадение! Директор детдома выбивает зуб колхознику. Дерется на глазах у своих воспитанников. А воспитанники лезут в вагонные драки. В результате перелом руки у одного воспитанника, ранение – у другого.

– Другой – не воспитанник, – сухо говорит Казачок. – Он усыновленный.

– У меня есть сведения, – отвечает Кляп, – что питается он вместе с воспитанниками, следовательно…

– Ваши сведения неверны, – с неожиданной злостью обрывает Казачок.

Я знал, что в эти дни решается моя судьба.