Изменить размер шрифта - +

 

Осень 1936 года принесла с собой два события.

Во-первых, Кляп восстал против того, чтобы Митя пошел в восьмой класс. Он подал докладную, в которой говорил, что Королев вообще существует в Черешенках незаконно, что он – выходец из детдома для трудновоспитуемых. Что против Искры и Якушева он, инспектор Кляп, не возражает, поскольку успехи их отличные, а Королева держать дальше в детдоме нет смысла: он переросток, и по русскому языку и химии у него не «отлично», а «хорошо».

Районо счел доводы Кляпа разумными. В районо уже не было Коробейникова, его сменил новый человек – Глущенко.

Я подумал, что Кляп хорошо знает меня. И хорошо понимает, чем можно причинить мне боль. Почему он знал, что судьба Мити мне очень, по-особому дорога? Так или иначе, он это знал.

Ну что ж, короткого разговора с Галей было довольно. И в канун занятий я сказал Мите:

– Переставишь свою кровать ко мне в кабинет, вот сюда. Будешь жить со мной.

– Нет, – сказал он, прямо встретив мой взгляд.

Я стукнул кулаком по столу:

– Дурак! Мальчишка! Как ты смеешь! Я тебе покажу, как болтать ерунду!

Я кричал, что он распустился, что много себе позволяет, что мне это надоело, в конце-то концов! Я выплескивал на него все что у меня накопилось против Кляпа, все раздражение, усталость и злость.

Митя встал и пошел к дверям.

– Куда?! – заорал я, готовый схватить его за шиворот.

Он обернулся, и в глазах его я не прочел ни обиды, ни укора. Митя смотрел любовно, чуть насмешливо.

– Я за раскладушкой, – сказал он. – Чтоб на день убирать.

А второе событие, второе…

Леночка пошла в школу – вот какое еще событие произошло у нас той осенью.

Я не спал в эту ночь.

И утром, когда Леночка, гордясь и радуясь, приняла из рук Степана свой первый портфель, свои первые тетради и книжки, не скрою – на душе было смутно. Я не смотрел на Галю, я знал – сегодня и ей надо держаться: память о Костике сегодня больней всегдашнего стучит в сердце.

Пока самый маленький в доме – Тося Борщик – звонил в колокольчик, провожая ребят, Леночка подошла к нам проститься. Она стояла, закинув голову, черноглазая, румяная, счастливая.

– Я пойду с тобой, – сказала Галя.

– Нет, я с Митей! – сказала Леночка и, подав Королю свободную руку, другой – с портфелем – помахала нам.

Они шли, взявшись за руки, большой и маленькая, шли не оборачиваясь, легким и веселым шагом, а мы с Галей еще Долго стояли и смотрели им вслед.

 

– Семен Афанасьевич, что я хочу вам сказать…

Якушев умолкает, его всегда бледное лицо заливается краской. Молчит он минуту, молчит другую. Я жду.

– Семен Афанасьевич, мне… мне в прошлом месяце зарплату… зарплату неверно насчитали.

– Лишку дали? – спрашиваю я так, словно и впрямь думаю, будто он с этим пришел.

Якушев краснеет еще гуще.

– Да нет, что вы… Там недочет… Выписано пятьдесят два рубля. Я считал – надо пятьдесят четыре рубля девяносто шесть копеек. Конечно, разница небольшая… но ведь полагается, чтобы все было правильно…

Да, тут он прав: надо, чтоб все было правильно. Я вызываю нашего бухгалтера Федора Алексеевича.

Федор Алексеевич – немолодой, весьма желчный мужчина – живет в Криничанске. Он у нас бухгалтером с недавнего времени. И каждый день произносит краткую, но выразительную речь: работать у нас за такую плату, да еще ездить, могут только дураки. «Работаем как волы, а получаем как кроли», – неизменно заключает он.

Быстрый переход