В другом бы случае за драку в совхозе наказали беспощадно. Но что сказать Катаеву? Отвечать на обиду кулаком не годится, верно. Но есть несчастья, которых нельзя касаться ни словом, ни взглядом.

Решили отозвать Катаева из отряда, помогавшего в совхозе.

– И до самого конца, пока живет в детдоме, на работу вне дома не посылать! – предложил Виктор.

Никто его не поддержал. Мефодий проворчал негромко:

– Больно круто забираешь.

– Кто за предложение Якушева? – спросил Искра.

Всe молчали. Потом Коломыта хмуро сказал Виктору:

– А если бы твоего батьку… вором, ты бы тогда как?

Больше о предложении Якушева речи не было.

И еще решили – снять Коломыту с поста командира сводного отряда. У нас давно повелось: старший за все отвечает. И конечно, это и было для Николая самое чувствительное наказание. А Коломыта и бровью не повел: ему что командиром, что не командиром – главное, в поле, а этого у него не отнимут!

Пока решался вопрос о Катаеве, ребята сидели словно замороженные, говорили сквозь зубы. Но вот решено с Колей – и их словно подменили. Даже не сумею сказать, что произошло – кто выпрямился, кто поднял голову, – но воздух стал другой.

– А Сизов пускай уходит! – громко сказал Витязь.

– Уходит, пускай уходит! – тотчас горячо крикнул Лира.

– Что за ярмарка! Почему не просишь слова? – сказал Степан.

Подряд берут слово Горошко, Коломыта, Литвиненко и еще ребята, и каждый говорит одно:

– Пускай уходит!

– Пускай уходит!

Рядом со мною, жестом попросив у Степана разрешения говорить, поднимается Василий Борисович:

– Это легко сказать – пускай уходит! Его сюда привели, чтоб вы сумели воспитать его человеком, а вы говорите – пускай уходит. Да кто же вам это позволит? И роно никогда не утвердит такого решения.

– Другому уйти некуда. Вот мне – куда я пойду? Или Витязь – кто у него есть? Мать? Отец? Или, может, тетка? Нет у него никого. А Сизову есть куда пойти, у него и отец, и дед с бабкой. – Это говорит Коломыта.

– А ты что думаешь, Лида? – спрашивает Искра.

– Я думаю, он не маленький. Конечно, воспитывать надо. Но ведь нельзя же так: вы меня воспитывайте, а я буду делать что хочу.

– Крещук, ты? – спрашивает Степан.

– Исключить, – откликается Федя.

– Ты, Анюта?

– Но ведь правда же… подлость, – говорит Анюта негромким, ясным своим голосом. – Он, верно, понял. Пускай скажет – понял он?

– Утром напакостил, а вечером уже понял? – говорит Лира.

– Мы никуда не можем его отослать, – объясняю я. – Иван Никитич увез Анну Павловну лечиться на Кавказ. Отец и мачеха на новой стройке, там и жить толком негде.

– Я брал Сизова не у тетки – у отца.

– Предлагаю: пускай пока живет. А как Иван Никитич, приедет, Сизов уйдет отсюда, – говорит Коломыта.

И никто не хочет слушать, что скажет Сизов. Утром совершив подлость, к вечеру и впрямь трудно ее осознать. Соврать можно – так ведь нам вранья не надо.

Что же будет?

Решение ребят мне не по сердцу. Какими глазами я посмотрю в глаза Ивану Никитичу – забирайте, мол, мы не справились? Да и разве мы сделали все, что могли, все, что обязаны были сделать?

– Я не согласен с вами, – говорю я. – Сизов у нас живет недолго – и разве он таким сюда пришел? Нет, многое в нем переменилось, во многом он стал лучше…

– А Тоську Борщика денщиком обернул?

– Что ж, верно – он оступался, ошибался.