Кажется, Крапивница в нём души не чает. В трутне этом. Такими взглядами награждает – в каждом любовь и обещание всего, что можно пообещать в семнадцать лет. В ней столько нерастраченной нежности, что будь Крапивница с Савелием, он только и делал бы, что боялся такую расплескать. Этот же на неё смотрит – только когда пощупать захочется или денег попросить. Трутень! Болиголов!

Как её зовут? Кажется, Машей… Машутка, Мария…

Савелий отложил в сторону бинокль и зажмурился. Если так сделать после кокаинового вдоха, то бенгальских огней в поле зрения становится в несколько раз больше, и последний увиденный кадр как бы фиксируется и плывёт в этих огнях, как портрет вождя народов на демонстрации. Савелий как-то видел нечто подобное в кинохронике. Только сейчас почему-то вместо Крапивницы в огнях поплыла продолговатая физиономия Бенедикта. Кайф оказался безнадёжно обломан.

Смириться с тем, что рядом с Ней этот косолапо-невзрачный трутень будет шагать по жизни от стресса к стрессу, Савелий не мог. Но как обратить на себя её внимание?

Полчаса назад он вырос у них на пути возле офиса Сбербанка подобно пингвину, выпрыгивающему из воды на льдину. И что? И ничего. Она посторонилась, скользнув взглядом по футболке, как по объявлению об обмене жилплощади, наклеенному на кирпичах соседнего дома. Трутень не посторонился даже, попытался пройти сквозь Савелия, как сквозь облако утреннего тумана.

«Погоди, Трутень, я покажу тебе туман! Так затуманю, что заплутаешь… на всю жизнь!»

Нет, Савелий не собирается устраивать банальную разборку-розыгрыш, когда «сладкую парочку» остановят и Бенедикта прижмут к стенке с самой невыполнимой просьбой, начнут с ним проводить «профилактическую беседу». А он вмешается настолько же эффектно, насколько и неожиданно. Это старо, как скрипучие доски на полу в прихожей.

Надо придумать нечто, не встречавшееся ни в литературе, ни в кинематографе. Чтобы она оценила, чтобы запомнила. А то в рот смотрит этому болиголову, как будто другой фауны не существует в принципе. Хватит попадаться им на глаза. А то парень наверняка заметил, что находится в зоне пристального внимания. Савелию на это плевать, пусть думает, что хочет. Пусть знает, что не один он претендует. Впрочем, кажется, Болиголов за неё не очень держится. Скорее наоборот, – она за него.

Что бы придумать такое?..

Кажется, он забыл на время про «никогда», «нигде», «ни при каких обстоятельствах»…

Симптом перескока

У выхода из вестибюля толпились студенты, что-то оживлённо обсуждая. Приблизившись к толпе, Аркадий понял: туча, с утра висевшая над городом, решила всё же опорожнить несколько своих отсеков на головы ничего не подозревающих соотечественников. Льющаяся с неба вода скорей обрадовала, нежели удручила доктора. Невозмутимо раздвинув молодые тела, он смело шагнул навстречу спасительной влаге.

Удовольствие было недолгим: небесные ёмкости очень скоро иссякли, студенты хлынули буквально следом за Аркадием, бесцеремонно обгоняя и «подрезая» доктора. Шаркая стоптанными туфлями по мокрому асфальту, Изместьев в этот момент снова вспомнил своё студенчество, лекции профессора Ищенко по акушерству и гинекологии.

В далёком девяностом профессор ставил на кафедру стул, бесцеремонно ступал на него своим ботинком. Студенты на первых рядах могли под брючиной легко узреть волосатую голень светилы родовспоможения. «Светило» тем временем невозмутимо облокачивалось о своё колено, держа в руке кюретку с петлёй на конце. Именно этой крохотной «гильотине» и предстояло «прервать» зародившуюся жизнь в глубинах беременной матки.

– То варварство, коллеги, которое мы наблюдаем в астрономических количествах в наших абортариях, объясняется отнюдь не халатностью или незнанием, – велеречиво мурлыкал профессор, выписывая кюреткой различные геометрические фигуры в спёртом воздухе аудитории.