Сейчас он столкнулся с действительностью и присматривался к ней с недоверием и затаенной неприязнью, поскольку действительность эта обрушилась на него неожиданно и противоречила всем его представлениям о жизни. Понятия равенства и товарищества — духовные ценности, которые он впитал с детства в далеких зарослях и которые казались ему незыблемой основой человеческого поведения — теперь пошатнулись из-за отношения людей к его сыну. В моих рассказах о встречах с бизнесменами от него не ускользала ни одна подробность.

Он обернулся ко мне и сказал:

— Я бы на твоем месте выбросил слова насчет костылей. Видишь ли… понимаешь… Главное, добиться личной встречи — тогда, мне думается, все устроится.

Мне это показалось нечестным.

— Рано или поздно они все равно узнают. Почему же мне не предупредить их заранее? Если кто-то, кого я не предупредил заранее, пригласит меня для беседы, я буду чувствовать себя обманщиком, — сказал я.

— И зря, — возразил отец. — Что ты, собственно, сделал? Никого ты не обманул. Ты же написал в письме, что сообщишь все подробности при встрече. Где же тут обман? Если, к примеру, кто-то попросит меня достать ему ломовую лошадь. Что ж, ломовую я и приведу. Но слепую. Конечно, я покупателю об этом скажу, только пусть сначала посмотрит лошадь. Одна из самых лучших моих лошадей была слепой. Ты не обязан им все выкладывать заранее.

— Ладно, — согласился я.

И тогда я стал получать ответы на свои письма. Меня просили зайти в контору для переговоров. Постепенно я стал привыкать к удивлению, появлявшемуся на лицах тех, в чей кабинет я входил, к внезапному интересу, с каким хозяин или управляющий углублялся в мое письмо, чтобы дать себе время оправиться от неожиданности. Затем он набирался решимости, распрямлял плечи и встречался со мной взглядом.

— Так вы на костылях?

— Да.

Я объяснял, как это случилось.

— Гм! Да… Печально.

Поводы для отказа эти люди обычно высказывали в сочувственной форме, обильно пересыпая их общими фразами, и порой начинало казаться даже, что ими руководит бессознательное желание заставить полюбоваться собой.

Таким образом, некоторые бизнесмены бывали очень довольны собой, даже горды тем, как тактично они сумели отказать мне в работе, другие же старались не смотреть мне в глаза, когда я поднимался, чтобы уйти.

Я запомнил одного жизнерадостного человека, у которого была весьма бдительная секретарша.

— Мне это очень знакомо. Представьте себе, я знаю о костылях абсолютно все. Сам ходил на костылях три месяца — несчастный случай во время лыжной прогулки. Меня пришлось потом очень долго возить на работу.

Он посмотрел на свои руки, которые в течение трех месяцев сжимали деревянные перекладины костылей, и улыбнулся.

— Натирает подмышки. — Он не спрашивал, он делился опытом. — Очень немногие, говоря о костылях, представляют это себе. Я себе в кровь стирал подмышки.

Много лет назад, так давно, что это уже казалось тяжелым сном, я тоже стирал в кровь кожу под мышками. Теперь она загрубела, как подошва.

— Да, это одно из осложнений, — сказал я. В другой конторе высокий человек с военной выправкой и седыми усами говорил более прямо:

— Я знаю, что вас не обидит мое упоминание о вашем м… м… ну, вашем физическом недостатке. Он очевиден, и было бы глупо с моей стороны и несправедливо по отношению к вам замалчивать его. Видите ли, этот недостаток делает вас непригодным для той конторской работы, какая требуется в наше время, тут уж я ничем не могу помочь. Если разрешите, я бы посоветовал вам научиться плести корзинки или что-нибудь в этом роде. Я слышал, что существуют заведения, где обучают таким вещам.