– А что, разве новый этот бог уже явил себя?

– Не, об том не слыхать.

Харру подумалось, что ежели что новенькое и объявится, то вот эти будут знать в первую очередь. Ишь как складно обо всем доложили, смешно даже – и что господари о советах своих тайны держат! Все равно слухами земля полнится.

– А… каков он будет? – впрочем, напрасно спросил: о том даже Наиверший догадаться не мог.

– Ну это ж понятно: птицей он предстанет невиданной, человеческим языком говорящей.

Харр даже опешил от такого решительного ответа.

– Почему же птицей, а не смерчем, не облаком, не рыбой и не в скотском обличье?

– А потому что принесет его черный козерг с белыми копытами и рогами. А кто на козероге удержится? Хребтина‑то острая, не сядешь. Токмо птице то доступно, и то ежели когтями вцепится. Или на голове, промеж рогов…

И тут Харра точно ледяной водой обдало: он вдруг ясно понял, о КАКОЙ птице говорил его спутник. Он слыхал о них на зеленом Джаспере – злобные могущественные крыланы, укрывающие голову своими перьями и через то внушающие человеку свою волю. Рука сама дернулась к эфесу меча.

– …а птицы говорящие встречаются, вон у аманта‑Сумерешника кур длиннохвостый в клетке сидит, чуть что не по‑евоному – орет дурным голосом: стр‑р‑ража! Стр‑р‑ража!..

– Распотешил ты меня, – оборвал его Харр. – Спасибо. Помолчи теперь.

Ему в голову не пришло задуматься, откуда на этой затерянной земельке может появиться настоящий крэг; не отдавал он себе отчета и в том, какая сила бросила его руку к мечу, хотя как будто и провались вся эта Ала‑Рани к свиньям собачьим – будет ему ни жарко ни холодно; знал он только, что биться ему супротив этого бога не на жизнь, а на смерть, а потому лучше всего подстеречь тот миг, когда он, гад, вылупится.

И уж не из того ли яйца, что у Иддса припасено?..

Гадай не гадай, а теперь ему надлежало проникнуть на тайное Судбище, хоть кровь из носу.

Они подошли к воротам, когда край неба на востоке зазеленел – тоненько, аж кислинка во рту засвербела. Подбежали жженовские стражи, спросили, какую снедь‑питье аманты определяют на луг нести. Отделили кувшины, мешки с чем‑то мягким.

– А ну‑ка, сослужу я вам последнюю службу, – безапелляционно заявил Харр, подхватывая самый тяжелый из кувшинов.

Ему, блюдя неписаный договор, не перечили. Он накинул край плаща на голову, чтобы не слишком бросаться в глаза своей явной нездешностью, и, оставляя позади своих спутников, плавным ходом бегуна‑скорохода помчался туда, где вдоль стены мельтешили всякие служилые люди с поднятыми над головой факелами. И не ошибся: тут и начинался знаменитый проход на судбищенский луг. На плитах, с двух сторон огражденных неуклюжими подпорными столбами, широченными внизу и стесанными к верхушке, и вовсе давились; каждый старался держаться поближе к середке, чтобы, не ровен час, не столкнули с плит на острозубчатую гибельную траву, кроваво щетинившуюся по обе стороны от крытого перехода. В самом конце его трясущиеся от страха телесы передавали стражникам свою ношу – блюда, подушки, бурдюки; те осторожненько, едва ли не на цыпочках выносили утварь и яства на луг, скудно освещенный всего парой факелов, и раскладывали под деревьями.

Все это он охватил одним мгновенным взглядом, исполненный той кипучей, удачливой злости, которая будоражит ум и рождает безошибочные решения.