— Смотри, гадина, попробуй только не подписать — вытрясу поганый твой кошерный ливер… Это он себя так взбадривал. Потом подошел к внушительному полированному ящику радиоприемника «Мир», щелкнул выключателем, и глазок индикатора не успел налиться зеленью, как рванулся в комнату, буто из прорвы, бас Рейзена: Сатана там правит бал, Там правит бал! Сатана там правит бал… На земле весь род людской Чтит один кумир свяще‑енный…

— Выключи! — крикнул я Миньке, и Мефистофель пропал с затухающим воплем — «Сатанатам… сатанатам…». — Моисей Борисович, давайте я вам помогу сесть за стол, сейчас принесут снегу, а вы пока подписывайте протокол… Коган снова приподнял голову, оглядел нас с Минькой прояснившимся глазом — одним левым, — потому что правый был закрыт чугунным кровоподтеком, и тихо, очень удивленно сказал:

— Какие… вы… молодые еще… парни… Втянул в себя воздух со свистом, закрыл глаз и забормотал еле слышно, будто себе что‑то объяснял, только что понятое растолковывал: Молодые клетки… новообразования… у старых клеток нет этой бессмысленной… энергии уничтожения… метастазы… сама опухоль — в мозгу… вы будете расти… пожирать организм… людей, государство… пока не убьете его… тогда исчезнете сами… Пришел Трефняк с полной плевательницей снега — грязного с песком. ‑С тротуару… от сугроба набрал, — деловито пояснил он. И Коган долго лизал эту мусорную жижу, но глотать уже не мог, и она стекала у него из угла рта. Потом он выронил из рук плевательницу, она раскололась от удара, и снежная кашица смешалась ни полу с черной лужей от воды, вылитой Минькой из графина. А старик почлежал несколько мгновений недвижимо, и мы в растерянности замерли, не зная, что делать,пока он опять не поднял голову и не выплюнул на пол зубные протезы. — Не нужны больше — шепнул он‑Умираю…

Голова его отчетливо стукнула о паркет, и тишину растоптал Минька, бросившийся к Когану с пронзительным криком, визгливым, почти рыдающим:

— Подыхай, сволочь, подыхай, гадина! Погань проклятая!… И бил его короткими толстыми ногами по ребрам, в живот, под почки. Я оцепенело сидел за столом, и не было сил остановить Рюмина, хотя я видел, что Моисей Коган уже мертв. В голове плавал бурый дым, и весь я был набит ватой, только одни ясная мысль оставалась в сознании: скорее всего через несколько часов бойцы из Особой инспекции будут разбираться со мной точно так же, как Минька с Коганом.

Конвойные уволокли труп. Рассвело. Но забыли выключить свет. Валялась на полу расколотая плевательница. Темнела грязная лужа. Минуты — как столетия, и часы — как один миг. И сердцем чуял во внутреннем кармане тяжесть абакумовского поодарка — надежды на быстрый выход. И звонок по телефону:

— Министр вызывает к себе Рюмина с арестованным Коганом…

Дождь с крупой. Снег пополам с грязью. Пить хочется, присыпанный серой снежной кашицей «мерседес». Сгреб ком и стал сосать. Не пройдет жажда.

Солоно. Будто от крови во рту. Спать хочется, но все равно не засну. Одному быть страшно. Надо все время выпивать — будет легче. Какой дурак сказал, что не надо быть курицей, чтобы представить ее чувства в кипящем бульоне? Не верьте, не верьте этой чепухе. Великое знание бульонной варки ведомо только курице. Негде спрятаться. Некуда податься. Как набухла в груди серозная фасолька, как разрослась — к самому горлу подкатила. Качается под ногами земля, наш маленький Орбис террарум, веселенький голубой наш террариум.

Сильно повалил снег. От низких облаков отражался багровый свет города и плыл надо мной рваными толстыми клубами.