— завизжал Игорь. — Что ты блудословишь? Ты последним из вашей проклятой шараги разговаривал с моим братом!… Перед его смертью!… Ты, ты, гадина, убил его… — Игорек, я не могу на тебя сердиться — ты спас мне жизнь… — Да, да, да! Будь я проклят — я спас жизнь тюремщику и убийце! ‑Слушай, Игорь, всему есть предел. Ты сейчас в невменяемом состоянии и несешь какой‑то бред! Если бы не наши отношения… — Это верно — если бы не наши отношения! Я, к сожалению, не могу убить, я не умею… Но ты сам убил себя в своем будущем… Ты сожрал своего младенца… Ты замкнул в своей прорве собственное будущее… Пройдет время, ты снова будешь сидеть вот на этом стуле и умолять о спасении… И я, если смогу, спасу тебя снова… Чтобы ты снова и снова пожирал свое будущее… Чтобы ты пожирал свой помет, пока не исчезнете вы все, проклятые палачи, во веки веков… И ты все равно будешь помнить моего брата, мальчишку, который за минутную слабость заплатил собственной жизнью… Слышишь, палач, — своей жизнью, своей!… А не чужой…

Он зарыдал, забился в истерике, набежали сестры с каплями и таблетками, с трудом уволокли его. А я в тот же день выписался из клиники. Черт его знает: говорит, что не может убить, не умеет, а тут и уметь‑то нечего — ширнул из шприца воздух в вену или кроху цианистого калия сыпанул в микстуру — и большой привет! Нет, у нас медицина бесплатная, я на такую плату не согласен, и вообще хватит занимать в клинике нужную кому‑то койку, пора и честь знать, надо отправляться домой. Не к Верке, а к себе домой. Потому что от всех этих иммунных мутаций она мне совсем опротивела, особенно своим вечно молящим выражением лица — «возврати мне сыночка». Не могу! Не хочу! Не буду! Надоели вы мне все невыносимо. Позвонил ей по телефону и сказал:

— Не ищи меня никогда и нигде! Я умер… — и бросил трубку. И Зеленскому тоже позвонил, попросил спокойно выслушать:

— Твои обвинения вздорны настолько, что ты сам легко можешь убедиться в этом. Напиши официальный запрос в компетентные органы — что ты, мол, вскрыл недобитого бериевца‑рю‑минца и требуешь провести проверку совершенных им злодеяний. И ты убедишься, что я никакого отношения… — Пропади ты пропадом! — крикнул он и бросил трубку. Я не сомневался, что он и без моего совета напишет такое заявление. И не сомневался в его результатах: во‑первых, процесс десталинизации, дебериезации, деГэБэзации уже прекратился, а во‑вторых, именно по делу Зеленского никаких письменных следов не осталось. Профессором Зеленским я не занимался. Я его, собственно говоря, и в глаза не видел. Я беседовал с его сыном, Женей Зеленским. студентом третьего курса медицинского института. Это было недели за две три до смерти Великого Пахана, то есть за месяц до прекращения дела врачей. По всей стране уже во всю мощь бушевала всенародная кампания осуждения злодеяний врачей‑евреев и русских предателей, подкупленных джойнт‑сионистским золотом. К нам обратился за советом замдиректора мединститута по режиму: в их стенах продолжает учебу сын изменника, преступника‑отравителя бывшего профессора Зеленского, ныне арестованного и изобличенного органами госбезопасности.