Подобным же образом мы повелеваем Аврааму принести в жертву его единственного сына, и подобным же образом евангельская история является описанием жертвоприношения своего единственного сына самим Богом. Мы отдаём богам самое драгоценное, что у нас есть, чтобы в других вопросах они оставили нас в покое. Конечно, люди практичные, мы берём для этих целей нечто, что не имеет для нас никакой ценности; но, чтобы обмануть Бога, мы выдумываем представления о том, что оно бесценно. В этом — главнейшая формула «богоедения»; как показали Фрэзер и прочие, распространённая повсеместно, от Месопотамии до Мексики. Мы избираем кого-то, не имеющего значения, называем его царём и Богом, наряжаем его, поклоняемся ему и оказываем все иные необходимые почести. Затем, по окончании назначенного срока, мы жестоко убиваем его. Этот тезис будет разработан дальше, в соответствующем месте.

Различие между искуплением и наказанием

Примитивная идея правосудия заключается в частично узаконенной мести и частичном искуплении с помощью жертвоприношения. Она основывается на представлении, что чёрное на чёрное даёт белое, а неправильный поступок должен быть оплачен эквивалентным страданием. Большинство филистимлян, конечно же, полагает, что это ответное страдание должно быть причинено преступнику, дабы другим было неповадно чинить правонарушения; но несложные рассуждения покажут, что это утилитарное, прикладное извращение всей сути сделки. Например, пролитие крови невинного не может быть уравновешено пролитием крови виновного. Принесение преступника в жертву ради задабривания Бога за убийство одного из его праведных слуг подобно жертвоприношению паршивой овцы или чумного вола: оно может лишь призвать на землю гнев божества вместо того, чтоб успокоить его. В таких делах мы приносим Бога в жертву собственной мстительности и сохранению наших жизней без учёта нашей собственной ценности; а в нашей ценности и заключается суть жертвы и искупления. Сколько бы филистимляне ни добивались успеха в запутывании подобных вопросов на практике, они остаются сальвационистами несмотря на это и даже вопреки этому. Кузен баронета из романа Диккенса[28], недоумевая по поводу неспособности полиции найти убийцу поверенного баронета, заявляет: «Гораздо лучше повесить не того, кого надо, чем никого», — не только выражая это распространённое чувство, но и балансируя на грани убеждения немногочисленных сальвационистов в том, что гораздо лучше повесить не того парня: что, в общем-то, «не тот, кто надо», вполне себе подходит для того, чтобы быть повешенным.

Это основополагающий момент, поскольку, не осознав его, мы не только не сумеем постичь исторического христианства, но даже те, кого не волнует историческое христианство, способны впасть в заблуждение, решив, что если мы отринем месть и будем поступать с убийцами так же, как Господь поступил с Каином (то есть освободим их от наказания, заклеймив как недостойных быть принесёнными в жертву и позволив им встретиться с миром лицом к лицу столь всеохватно, как только смогут они с подобным клеймом на челе), то мы избавимся и от наказания, и от жертвоприношения. Последнее никоим образом не вытекает из первого: напротив, ощущение, что убийство должно быть искуплено, может, скорее всего, привести нашего ни в чём не повинного человека — чем более неповинного, тем лучше — к жестокой гибели, дабы прийти к согласию с законами божьими.

Спасение — прежде всего, классовая привилегия; и лекарство

Таким образом, даже когда бедняк решает, что метод спасения, купленного за подношения овнов и козлищ или возложение золота на алтарь, неправилен, ибо недоступен ему, мы так и не можем почувствовать себя «спасёнными» без жертвоприношения и жертвы. Напрасно пытаться менять мистические обряды на ничего не стоящие, вроде обрезания или, после изменения, вроде крещения. Наше чувство справедливости по-прежнему требует искупления, жертвы, страдальца за наши грехи.