|
Левую руку магистра изогнули под неудобным углом, и в запястье вонзился еще один гвоздь. Де Моле закусил язык, стараясь удержать вопль, и дикая боль заставила его лязгнуть зубами. Его рот наполнился кровью, он сглотнул. Эмбер выбил стул у него из-под ног. Теперь вся тяжесть шестифутового тела де Моле приходилась на запястья, особенно на правое, из-за неудобного положения левой руки. В плече что-то щелкнуло, и его пронзил очередной приступ мучительной боли. Один из стражников ухватил его правую ногу и начал внимательно рассматривать. Эмбер беспокоился, чтобы не проткнуть вены. Затем левую и правую ноги скрестили и прибили к двери последним гвоздем. Де Моле уже не мог кричать. Эмбер внимательно изучил дело своих рук. — Крови мало. Хорошая работа. — Он отступил на шаг. — Как страдал наш Господь и Спаситель, так будешь страдать и ты. Но с одним отличием. Наконец де Моле понял, почему его распяли на двери. Эмбер медленно вытащил засов, открыл дверь, затем резко захлопнул. Тело де Моле дернулось в одну сторону, потом в другую, качаясь на вывихнутых плечах, гвозди терзали искалеченную плоть. Он и представить не мог, что на свете существует такая мука. — Это как дыба. — Эмбер решил прочитать ему лекцию о пытках. — Боль может быть разной силы. Я могу позволить тебе просто висеть. Могу качать дверь взад-вперед. Или могу сделать так, как сейчас, это хуже всего. Божий свет то и дело пропадал из поля зрения, магистр еле дышал. Каждая мышца была сведена судорогой. Сердце дико колотилось. По коже струился пот, лихорадка сжигала его, словно он был на костре. — Будешь ли ты теперь смеяться над инквизицией? — спросил Эмбер. Де Моле хотел сказать Эмберу, что ненавидит Церковь за ее деяния. Слабый Папа, марионетка в руках разорившегося французского монарха, ухитрился каким-то образом уничтожить величайшую религиозную организацию на земле. Пятнадцать тысяч братьев, проживавших по всей Европе. Девять тысяч командорств. Рыцарский орден, некогда рожденный в Святой земле и правивший ею… Двести лет во славу Господа… Бедные братья — рыцари Христа и Храма Соломона были воплощением добра. Но их слава и богатство вызывали зависть… Ему следовало более серьезно отнестись к интригам, бушевавшим вокруг них. Быть более гибким, менее упрямым, не таким прямолинейным. Слава небесам, он предчувствовал неладное и принял меры предосторожности. Филипп IV не увидит ни унции из золота и серебра тамплиеров. И тем более никогда не узрит величайшее из всех сокровищ… Де Моле собрал жалкие крохи сил, еще остававшиеся у него, и поднял голову. Эмбер понял, что магистр хочет что-то сказать, и приблизился. — Будь ты проклят, — прошептал магистр. — Ты и все, кто помогает твоим дьявольским умыслам. Его голова упала на грудь. Он слышал, как Эмбер кричит, приказывая хлопнуть дверью, но боль была такой пронзительной и всеобъемлющей, что Жак де Моле ничего не почувствовал. Его сняли с двери, но это не принесло ему облегчения, потому что мышцы давно онемели. Де Моле не имел понятия, как долго он висел. Потом его куда-то понесли, он понял, что его возвращают в келью. Мучители опустили магистра на ложе, и, проваливаясь в рыхлый матрас, он вновь ощутил знакомую вонь нечистот. Его голова покоилась на подушке, руки были вытянуты по бокам. — Мне сказали, — прошипел Эмбер, — что когда в ваш орден принимали нового брата, неофиту накидывали на плечи льняной саван. Это символизировало смерть, а потом воскресение к новой жизни в качестве тамплиера. Ты тоже удостоишься этой чести. Я распорядился обрядить тебя в саван из хранилища в часовне. |
