Донна Агуадо находила удовольствие в общении с красивой дочерью смотрителя замка, и случалось так, что Долорес проводила часто целые дни у богатой, доброй и знатной вдовы. Та имела сына, который составлял совершенную противоположность своей матери, которая часто покачивала седеющей головой по поводу его диких проказ. В то время как она была кротка, ласкова и озабочена, Олимпио находил удовольствие только в военных упражнениях и в диких лошадях. Ни один товарищ не был сильнее его, ни одна лошадь не была для него высока, ни одно оружие не было для него тяжело. Часто по целым дням его не было дома, и потом поздно вечером усталый и весь в пыли он приходил в маленький, окруженный зеленью дом своей матери, как будто иначе не могло быть.

Когда добрая старая донна решалась сделать выговор четырнадцатилетнему мальчику, то он бросался ей на шею, целовал ее и просил прощения до тех пор, Пока мать, смеясь, не прощала его.

— Он оказался еще беспокойнее и смелее, чем его отец, — часто говорила она, — дай только Бог, чтобы он мог когда-нибудь посвятить свою силу и свое мужество хорошему делу.

Олимпио делал отличные успехи в военных упражнениях и скоро перерос свою мать. При этом он понравился Долорес, которую знал с детства и встречал в своем родительском доме. Это чувство с годами росло и наконец, превратилось в тайную любовную связь, о которой ни донна Агуадо, ни прямодушный смотритель Кортино ничего не знали.

Последний очень любил мужественного и смелого Олимпио и часто говорил, что тот был бы славным офицером, и Долорес тайно при этом улыбалась от гордости и спешила к воротам замка, когда он проезжал на своем становящемся на дыбы коне и любезно раскланивался.

Несколько лет продолжалось это прекрасное, чудное время, раздувавшее чистую и нежную любовь, которая росла с обоими детьми. И когда Долорес сделалась девицей, а Олимпио юношей, то их душевное сходство так их связало, что они более не думали о разлуке.

Между тем добрая старая донна Агуадо почувствовала, что последний час ее близок, и Долорес по ночам сидела у ее кровати, чтобы за ней ухаживать и прислуживать — ее маленькая, нежная рука клала подушки так осторожно и искусно в желаемое больной положение, она так хорошо понимала капризы старой женщины, что никто другой, как только она, не мог угодить донне. Сын ее, Олимпио, увидев свою добрую мать на смертном одре, вдруг сделался серьезным и нежным. Он имел доброе, верное сердце, хотя внешне часто казался бесчувственным, диким и свирепым. Он с глубокой печалью переживал предстоящую ему разлуку, разлуку со своей матерью, которую он вместе с Долорес любил больше всего.

Если сердца девушки и юноши были уже связаны, то их любви было дано благословение на смертном одре доброй старой вдовой, которой они закрыли глаза.

Долорес сильно рыдала, встав на колени перед постелью умершей, и Олимпио, глубоко тронутый и старавшийся удержать слезы, прижал к своему сердцу бесхитростную девушку, которая так преданно ухаживала за его матерью. И у смертного одра вдовы они поклялись в вечной любви и обменялись первыми поцелуями, когда благословляющая рука матери распростерлась над ними.

Старый смотритель Кортино тоже вошел в комнату умершей, взял в руку свою шапку и молился, не замечая дочери и Олимпио, стоящих под руку.

Через несколько дней от маленького, окруженного виноградниками домика, который теперь для Долорес был заперт, потянулось через город большое великолепное похоронное шествие; отец ее следовал тоже за доброй донной Агуадо, и Долорес бросила в могилу букет цветов, которые она сама вырастила и любила.