— Не сердись на меня, — сказала Долорес и подошла к отцу, у которого было грозное выражение лица, — ты ведь все знаешь! Сказать тебе, что я сокрушаюсь об Олимпио?

— Не говори мне об изменнике, — вскричал взволнованно старый смотритель, — я ничего не хочу о нем больше слышать, и ты забудь его! Разве я не должен стыдиться, сознавая, что дочь, моя плоть и кровь, сокрушается о карлисте?

— Отец, ты говоришь не то, что думаешь. Я знаю, что ты тоже любишь Олимпио.

— Я любил его, да, Долорес. Я его любил, как своего сына, теперь же он для меня мертв. Нет, еще хуже, чем это! Если бы он был мертв, нам всем было бы лучше.

— Ужасно! Его смерть — это и моя смерть. О, помилуй, отец мой.

— Я должен отречься от тебя и проклясть, если ты не забудешь твою любовь! Я не могу любовницу карлиста назвать своею дочерью, — вскричал в гневе и в отчаянии старый смотритель. — Выбирай, выбирай между твоим отцом и Олимпио!

Долорес, терзаемая такими жестокими и страшными словами старого отца, упала перед ним на колени и протянула к нему свои руки. Прежде чем смотритель смог ответить и Долорес подняться с колен, раскрылась дверь и в комнату вбежал придворный курьер.

— Эй, Кортино, скорей в портал! Королевы едут из Аранхуэса, карлисты разбиты, весь двор возвращается! Молодая королева и графиня Евгения счастливо вызволены из рук трех отважных предводителей! Слава Пречистой Деве! Самого яростного ведут сюда алебардщики. Он должен идти в подземелье, а через три дня на эшафот.

Старый Кортино быстро подошел к курьеру, который принес такое радостное известие; его только что серьезное и сердитое лицо быстро прояснилось и, когда Долорес встала, он сказал:

— Святой Антонио, известие меня поддержало! Карлисты разбиты, весь двор опять здесь, и виновный в оскорблении ее величества пойман — это ведь истинное благословение. Подождите только одну минуту!

Смотритель забегал взад и вперед в восторге и радости.

— Подождите, я только надену праздничный сюртук, ведь это радость… карлисты разбиты… изменник пойман!

Долорес, безучастно стоявшая рядом, тоже услышала известие, приведшее ее отца в такое радостное волнение, что он едва мог найти свои вещи, бывшие всегда у него на месте; она поправила свои темные, мягкие волосы, и из больших прекрасных глаз, с длинных ресниц закапали слезы. Казалось, известие это заключало в себе нечто печальное.

Ужасное предчувствие овладело дочерью смотрителя, когда она подошла к окну и через благоухающие розаны взглянула на двор замка. Отец, следуя за курьером, спешил в вышитом золотом мундире к порталу на свое место. Отчего же Долорес так внимательно смотрела, как бы ожидая нечто ужасное? Ведь она часто видела придворный въезд в замок. Что так сковало ее тело?

Между тем во двор въехали экипажи, сопровождаемые многочисленными алебардщиками, шлемы и латы которых ярко блестели на солнце. Королева благосклонно кланялась присутствующим. Вскоре прибыли кареты с придворными дамами и кавалерами, многие из последних были на лошадях; потом прислуга, обоз с багажом; казалось, что въезду не будет и конца. Наконец-то во двор замка въехал экипаж. Затем показались новые ряды солдат — это были алебардщики герцога Витторио. Долорес узнала их. Она приподнялась, чтобы увидеть, кого они ведут в цепях, слышалось ужасное бряцание. Это был предводитель карлистов, о котором уже рассказывал придворный курьер. Но кто? Войско приблизилось, была минута мучительного ожидания. И вдруг Долорес увидела пленника королевы, раздался пронзительный крик, и дочь смотрителя замка упала в обморок!

Среди блестящей стражи герцога Витторио гордой и твердой походкой, несмотря на цепи, обременявшие его, шел дон Олимпио Агуадо.