Возвратясь домой, Олимпио при наступлении сумерек заметил, что маркиз был в расстроенном состоянии духа. Олимпио молчал. В последние недели он заметил что-то странное в своем друге, но не спрашивал его и ждал, когда маркиз откроет ему свое сердце.

Эта минута, казалось, наступила теперь.

— Олимпио, — начал маркиз грустным голосом. — Настало время открыть последнюю тайну, которую я долго скрывал от тебя, моего лучшего друга. Ты должен узнать все, узнать снедающую меня скорбь, и, выслушав мое признание, ты скажешь, был ли я прав или нет.

— Открой мне свое сердце, ты знаешь мои чувства к тебе! — отвечал Олимпио, подходя к маркизу и протягивая ему руку. — Всякое горе становится легче, если есть человек, с кем можно им поделиться.

— Сядь там, — сказал Клод де Монтолон, указывая на дальний стул.

В эту минуту вошел Валентино, чтобы зажечь свечи, но маркиз, не желая света в этот час, приказал удивленному слуге не зажигать огня до получения приказания.

Друзья остались наедине.

Клод сложил руки на груди; Олимпио сидел неподвижно.

Наступило глубокое, почти торжественное молчание…

— Много лет прошло с того времени, когда я думал покончить счеты с миром, думал, что не могу больше жить, и однако же я сижу теперь с тобой, Олимпио, с которым мы вместе бывали в боях. Скажи, не помнишь ли ты, как в первое время нашего знакомства ты часто не сводил с меня глаз?

— Мне казалось, что ты ищешь смерти. Я не понимал твоих намерений и часто качал головой, и только постепенно уяснил себе, что у тебя были особые причины искать смерти.

— И ты никогда меня не спрашивал об этой причине?

— Я ждал, пока ты не откроешь добровольно мне тайны, лежащей на твоей прошедшей жизни, — отвечал Олимпио.

— Теперь настало это время, слушай же! Я все открою тебе, вручу ключ к ужасному прошлому. Мы друзья, и между нами не должно быть никаких тайн. Ты видел пале-рояльскую нищую — она моя жена.

— Пресвятая Дева! Вот это несчастье!

— Я вижу по твоему лицу, что ты хочешь упрекнуть меня, осудить за участь этого создания. Ты не стал бы осуждать меня, если бы знал все.

— Клянусь всеми святыми, так кажется, судя по всему, — вскричал Олимпио. — Но я никогда не стал бы осуждать тебя, зная твое великодушие, уважая и любя тебя.

— Будь справедлив, и твой приговор оправдает меня. Я начну свою историю с детства! Отец мой, маркиз Морис де Монтолон, имел двух сыновей, меня и Виктора.

— Как, у тебя есть брат?

— У меня был брат, но уже давно умер. Виктор был почти двумя годами старше меня, но слабее и менее развит, нежели я, так что все считали его младшим. Он был очень скрытен и постоянно углублен в себя, и, когда мы были еще детьми, мне часто казалось, что в нем происходит нечто особенное. Между тем как я, к великой радости отца, занимался воинскими упражнениями, Виктор просиживал дни и ночи за книгами. Разговоры и образы книжных героев преследовали его во сне, он бредил ими так, что я едва мог разбудить его. Днем он охотно забирался в уединенные места, разговаривал сам с собою; все говорили, что у него странные наклонности. Даже наш камердинер однажды уверял меня с грустью, что Виктор, конечно, не в здравом рассудке, потому что часто дает ответы и приказания, совершенно не свойственные человеку со здравым рассудком. Затем наступило время полного спокойствия и рассудительности, так что мы с отцом не верили в его помешательство. Держался он всегда в стороне от людей и всегда смеялся, когда заходил разговор о любви к родителям или братьям, как будто он не мог любить никого, кроме себя и своих книг. Мать моя давно умерла, я не помню ее.