— Успокойся, сын мой, — сказал отец, видя мои страдания. — Не поступай опрометчиво. Впрочем, мне известны твои хладнокровие и рассудительность, и ты, конечно, знаешь, что я должен чувствовать!

Эти ласковые слова тронули меня. Я бросился к нему на шею. В настоящую минут>' мне особенно была дорога его любовь. Она облегчала страдания, нанесенные мне неверной женой и братом. Будь на месте отца чужой человек, я совершил бы убийство.

Из любви к отцу я удерживал злобу против брата, виновника моего несчастья. На другой день отец мой слег в постель, у него развилась горячка. Скорбь и волнение усиливали болезнь.

Наутро Адель пришла ко мне. Я встретил ее холодно, но какое мучение перенес я, когда она, рыдая, бросилась мне в ноги! Слезы мешали ей говорить. Она чувствовала всю тяжесть своего проступка.

— Чего ты еще хочешь от меня? — спросил я совершенно хладнокровно.

— Клод, — молила она раздирающим душу голосом. — Клод, сжалься! Я виновата перед тобой, но я раскаиваюсь!

— Ты могла подумать об этом раньше. Ты постыдно изменила мне, и Виктор вчера хвастался твоей любовью! Между нами все кончено! Один Бог может простить тебе твое преступление.

— Ты не хочешь простить меня, не хочешь меня выслушать? — спросила она.

— Между нами все кончено навсегда! Не старайся умолить меня.

Лучше, если мы с тобой никогда не увидимся. Твоя совесть будет твоим судьей.

Она встала, простирая ко мне руки с мольбой, глаза ее страшно расширились и с ужасом смотрели на меня. Никогда не забуду я этой минуты.

— Так ты не прощаешь мне, что я склонилась на сладкие речи Виктора? — спросила она беззвучным голосом. — Если я поклянусь тебе слушать с этой минуты только одного тебя…

— Даже и тогда! Я тебе больше не верю; я не могу любить тебя. Она вскрикнула.

— Ступай к тому, который оторвал тебя от моего сердца. На что я тебе? Ступай к своему обольстителю.

— Клод, — вскричала она страшным голосом. — Сжалься, не отталкивай меня от себя!

— Ты требуешь невозможного! Не расточай своих просьб, я тверд и холоден. Ты обманула меня, насмеялась над моим святым чувством, которое уже никогда не пробудится. Расстанемся. Будь уверена, что мое сердце закрыто для женщин.

— Даже для меня, для меня, которая готова носить тебя на руках и обожать?!

— Даже для тебя. Я не изменю своего решения. Прощай! Адель содрогнулась. Казалось, так долго дремавшие демонские страсти пробудились в ее сердце; она хохотала, тогда как по ее щекам катились слезы; этот смех был ужасен, я содрогнулся.

— Хорошо, — прошептала она. — Так я заглушу испытываемые теперь мучения, бросившись в бездну порока. Ты бы еще мог спасти меня, простив мою вину, — теперь все погибло. Оставленная Богом и людьми, я теперь предамся греховной жизни. Горе тебе и мне! Не знаю, что будет, потому что сердце мое переполнено мукой и упреками, я хочу заглушить их, забыть свои страдания — только повтори еще раз, что никогда не простишь меня! Клод, только ты можешь спасти меня, Клод, сжалься!

Я оттолкнул ее от себя; в эту минуту моему воображению предстал образ Виктора, обнимавшего Адель. Да простит мне Бог, если я поступил тогда несправедливо, иначе я не мог действовать. Я отвернулся, тогда как сердце обливалось кровью; когда же взглянул вокруг себя, Адели уже не было в комнате, она ушла — к погибели. Кто пережил подобные минуты, тот перенес самое тяжелое испытание в жизни.

Маркиз замолк, в комнате воцарилась тишина. Глубоко тронутый рассказом своего друга, Олимпио не мог выговорить ни слова.