— Если бы вы не утешали меня так усердно, — сказала Долорес, приветливо улыбаясь и протягивая руку верному слуге, который с гордостью ее поцеловал.

— Это только и заставляет меня спокойно сидеть здесь. Вы, сеньора, воплощенная доброта и любовь! И я с радостью пойду за вас в огонь и воду! Черт возьми!..

Долорес улыбнулась, видя, что даже в выражениях слуга остался верен своему господину.

— Валентино был бы сквернейшим малым, если бы не ценил доброту своей сеньоры! — продолжал Валентино.

Разговор этот был прерван старой дуэньей, которая доложила о приезде знатного господина, желавшего видеть сеньору.

— Но своего имени он мне не говорит, — прибавила дуэнья. — Он хочет сказать его одной только сеньоре.

— Удивительно! Видела ты когда-нибудь этого господина? — спросила Долорес.

Дуэнья отвечала отрицательно, но с важностью уверяла, что незнакомый господин, вероятно, очень богат и знатен, потому что приехал в великолепной карете.

— Позвольте, сеньора, взглянуть мне сперва, — сказал Валентино. — Нельзя же так бесцеремонно…

Долорес согласилась, старая дуэнья же осталась очень этим недовольна.

— Как будто он больше меня понимает, — ворчала она про себя, подавая в то же время мантилью своей сеньоре и провожая ее в приемную.

Зоркий глаз Валентино, казалось, не высмотрел ничего опасного в пришедшем незнакомце, потому что он немедленно растворил двери и просил его войти.

Гость был действительно незнаком Долорес; почтительно поклонившись, он выразил желание поговорить с сеньорой наедине, чтобы сообщить ей важное известие. Валентино остался в передней, в ежеминутном ожидании звонка своей госпожи, а дуэнья удалилась в соседний кабинет.

Незнакомец с резкими чертами лица, с черной, кокетливо подстриженной бородой, в изящном статском платье, подошел к сеньоре.

— Прошу извинить, что умалчиваю о своем имени, но оно так мало значит в деле, что надеюсь, вы не будете на меня за это в претензии, выслушав сперва данное мне поручение.

— Садитесь и будьте так добры передать мне, чему я обязана честью видеть вас у себя, — ответила Долорес мягким и приятным голосом и с такой любезностью, что незнакомец счел долгом ответить почтительнейшим поклоном.

— Мне известно, что генерал Олимпио Агуадо очень близок к вам, сеньора…

— Как! — вскричала обрадованная Долорес, между тем как глаза ее заблестели радостью. — Вы мне принесли известие о любимом мною человеке? О, вы мне этим доставите невыразимое счастье!

— На мою долю выпало счастье иметь честь обещать вам приятное известие, но говорить о нем я не имею никакого права.

— Говорите скорее, где могу я видеть того, кто наконец передаст мне так давно желаемую весть с отдаленного поля сражения?

— Благороднейшему дону Агуадо можно позавидовать во всех отношениях; ваша возвышенная любовь трогает меня, сеньора! Но тот, кто желает сам сообщить вам радостное известие, не может, к сожалению, прибыть в ваш отель…

— Вы пугаете меня… Не сам ли это Олимпио? Он ранен, и вы должны предупредить меня?

— Ваше опасение совершенно неосновательно! Есть другая причина, удерживающая вестника! Мне поручено спросить вас, угодно вам завтра вечером услышать в Версале радостное известие? В случае вашего согласия, я буду иметь честь туда вас сопровождать.

— В Версале? Благодарю за ваше любезное предложение, но…

— Но вы не знаете меня, понимаю ваше опасение! Однако предполагаю, что вы не станете колебаться, если я уверю вас, что вы там услышите приятную весть.