Глаза Джоан были закрыты.

— Мы должны позволить детям эволюционировать, словно игуанам?

— Ну, может…

— Чтобы потомки горстки детей смогли приспособиться, многие из тех, кто сейчас остаётся в живых, должны умереть. Боюсь, что у нас, людей, нет морального права сесть в сторонке и позволить этому случиться. Но, если наступит день, когда мы не сможем помочь им, ну, в общем, тогда в дело вступит папа Дарвин, — Джоан пожала плечами. — Они наверняка приспособятся, будь уверена. Но результат может быть не слишком похожим на нас. Чтобы выжить здесь, бакланы утратили способность к полёту — возможно, самый прекрасный дар из всех. Интересно посмотреть, что они унаследуют от нас. Конечно, это лишь моё предубеждение. Но разве не замечательно было бы представить себе, что, каким бы жестоким не казался нам процесс эволюции, однажды его результатом могло бы стать нечто новое и в некотором смысле лучшее, чем мы?

Несмотря на жару, Люси содрогнулась:

— Это страшно.

Джоан похлопала Люси по ноге.

— Испугаться — это хорошо. Это показывает, что ты начинаешь пользоваться своим воображением. Понимание того, кто мы такие и как мы оказались здесь — это иногда пугает меня даже сейчас.

Люси сжала её руку.

— Мама, я должна это сказать. Твой взгляд на жизнь настолько безбожный…

Джоан немного отодвинулась.

— Ах. Я знала, что этот день настанет. Итак, ты обнаружила в небесах великого Жу-Жу.

Люси почувствовала, что на неё необоснованно нападают.

— Ты всегда побуждала меня читать. Я просто считаю, что было бы трудно предполагать, что бог — это ничего, кроме антропоморфического построения. Или что мир — это всего лишь… огромный механизм, перемешивающий наши крошечные жизни, трансформирующий наших детей, словно горстку водорослей в тарелке.

— Хорошо, может быть, для бога всё ещё остаётся место. Но какого рода бог вмешивался бы всё время? И разве эта история не замечательна уже сама по себе?

Посмотри на весь этот путь. Подумай о своих бабушках. У тебя много предков в каждом поколении, но есть только одна бабушка по матери. Так что существует молекулярная цепь преемственности, ведущая от каждой из нас в самое далёкое прошлое, насколько мы можем её проследить. У тебя десять миллионов бабушек, Люси. С тех самых пор, как та комета смела с лица Земли динозавров и дала шанс тем первым мелким крысовидным приматам — десять миллионов. Представь себе, как они выстроятся в один ряд, стоя бок о бок, твоя бабушка рядом со своей собственной матерью, а та, в свою очередь, рядом со своей.

Вначале, конечно, будут человеческие лица.

Среди тех лиц оказались бы ученики Матери, предки африканской популяции людей, из которой происходила Джоан. А если бы Люси смогла проследить линию своего отца-европеоида, она увидела бы среди постепенно меняющихся лиц Юну из Ката Хуук, а немного дальше в прошлом Яхну, девочку, которая встретила последнего неандертальца, которые и сами происходили от группы Матери.

— Но дальше, — продолжила Джоан, — начинаются небольшие изменения, от одного поколения к другому. В их глазах постепенно тускнеет свет понимания. Следуют уменьшения: становится более низким лоб, уменьшается в размерах тело, появляется обезьянье лицо, и, наконец, следует крупная анатомическая перестройка, восстанавливающая облик существ с большими глазами, которые жили в деревьях. И если погружаться в глубины времени ещё больше, тело уменьшается и усыхает, глаза становятся всё крупнее, а ум — проще…

Последний общий предок людей и другого вида гоминид, неандертальцев, существовал четверть миллиона лет назад. Ещё дальше во времени сияющая линия миновала Дальнюю и её красивый прямоходящий народ, а затем питеков, и повела обратно в лес Капо; глубже, намного глубже была Пурга, которая носилась рядом с дремлющими динозаврами в свете кометы.