Кого было больше на карнавале — женщин или мужчин? Пиппо давно уже не видел столько женщин, столько итальянских женщин и девушек сразу, и ему казалось, что мужчин здесь вообще нет. Примечал их только тогда, когда касался кого-либо плечом. Видел только женщин. Ему вдруг показалось, что мелькнуло в толпе лицо матери. Такие же миндалевидные черные глаза, прямой нос, прекрасные волосы. Длинные черные волосы, как у святой Инессы. Мать всегда любила расчесывать волосы. Сидела около окна и причесывалась, а Пиппо украдкой наблюдал за ней, любовался ее волосами, всегда полными тепла и таинственных запахов.

Поэтому, когда Пиппо заприметил в толпе высокую женщину с длинными волосами, когда сверкнули на него издалека большие черные глаза, он решил: мама! И стал пробираться туда, протискиваться, расталкивать людей. Но толпа была плотной. Она несла Пиппо совсем в другую сторону, он не мог преодолеть ее потока и только отчаянно глядел туда, где на мгновение появилась женщина с длинными роскошными волосами, а его уже несло все дальше и дальше, на пьяцца делла Нунциата, на корсо Петрарка, на виа Двадцатого сентября, мимо лицея Дориа и театра «Маргарета». На небольшой пьяцце Сикста Четвертого взвихренная радостью толпа закручивалась в тугое кольцо, клонилась то в одну сторону, то в другую, чтобы лучше рассмотреть то, что делается в середине, в самом центре пьяццы, откуда раздавались звуки бубна и флейт, где, вероятно, плясали. Тем, кому не оказалось места для танцев, кто не мог протолкаться к центру пьяццы, не терпелось хотя бы поглядеть, что же там происходит, в этом далеком и недосягаемом кругу. И Пиппо тоже задирал голову, вытягивал шею. Перед ним очутилась девушка. Такого же почти роста, как он, стриженная точно так же, как все итальянские девушки после войны, смуглая, гибкая, в черном мальчишеском свитере. Она становилась на цыпочки, чтобы заглянуть поверх голов, но у нее ничего не выходило, и девушка закусила губу, издав возглас досады.

Толпа прижала Пиппо совсем близко к девушке. Пиппо почувствовал, что это неудобно, некрасиво даже, но ничего не мог поделать. Девушка оглянулась, повернула к нему только голову, ибо тело ее было зажато между соседей, показала Пиппо смуглое маленькое ухо, красиво закругленный нос, уголок раскрытых губ, длинные черные ресницы ее дрогнули, и она молвила капризным, как у ребенка, голосом:

— Подними меня, а то не видно!

Ее просьба была настолько неожиданной, что Пиппо не задумываясь, почти машинально выполнил требование. Он бережно сжал ее и поднял так высоко, как только мог.

— Увидела! Увидела!—закричала девушка.— Ничего интересного! Я тоже так умею. Отпусти меня.

Он выполнил и этот ее приказ. Она снова оглянулась, повернув только голову. Черный, удлиненный, как у японки, глаз глянул на Пиппо.

— Как тебя зовут?

— Пиппо. А тебя?

— Клодина... Давай ходить вместе,— предложила вдруг девушка.

— Давай.

— Ты партизан?

— Был.

— А теперь?

— Иду к маме.

— Где ж она?

Он сказал, на какой улице живет его мать.

— О, это совсем в противоположной стороне от моего дома. Я живу в Нерви.

— Я проезжал его сегодня.

— Жаль, что я тебя не видела.

Спускался вечер, нес темноту с собой, и уже где-то готовили тысячи разноцветных фонариков. Генуя запылает огнями теплыми, как человеческие лица. До поздней ночи радостным клокотанием будут шуметь и полниться улицы. Генуэзцы, пьяные от свободы, беспечно начнут шататься из улицы в улицу, магнетическая сила толпы притягивает каждого, в орбиту радости попадут все.

Пиппо и Клодина без сопротивления подчинились великой силе массы, шли, не зная куда, говорили, не разбирая слов, кричали, когда кричали вокруг, и пели вместе со всеми, и смеялись тоже со всеми. Единственной их заботой было — не разлучаться, не потерять друг друга.