| Господин посол, послушайте, научитесь радоваться жизни: немного гедонизма, малая толика цинизма, вот чего вам недостает для достижения душевного здоровья. Сейчас вовсе не следует искать в культуре, в милейшем обществе наших бессмертных гениев, ничего помимо удовольствия — только отдохновение, приятный пикничок на вершинах, где можно подзарядиться кислородом, чтобы затем смело нырять во все житейские нечистоты. С одной стороны, есть воображаемое, природой не предусмотренное, — да ведь всего и не предусмотришь! — а с другой, то, что нам досталось от Маркса и Ленина, когда они перестали мечтать, или, если хотите, когда их мечты превратились в материальные отбросы мечты, или еще, прибегая к модному клише, когда мечты оказались конвертированы. Порвана, господин посол, пуповина. От культуры «не излечишься», и пусть она еще взывает к нам, но, увы, это зов о помощи. Да, дражайший, ваша вина вовсе не в причастности к автокатастрофе, ваше крохотное «преступление» сильно преувеличено или даже выдумано, дабы вбить гвоздь, на который вы сможете повесить ваши угрызения совести и тревогу. Повторяю, подобные вашим переживания знакомы и другим людям, но вы — натура исключительная — в прежние времена вас назвали бы «прекраснодушный», — и высочайший уровень вашей культуры, без устали оттачивая вашу чувствительность, сделал вас чрезмерно совестливым, а потому — виновным. Вы должны себе сказать наконец, что Европа — это не злая старуха-ведьма — malevolent, как говорят в добрых английских клубах, — воплощение зла, внушенное вам сводней, с которой когда-то у вас была интрижка и которую вы «бросили» — в моих глазах, поступок вполне обоснованный. Ваша лесная нимфа — с вашего позволения — спокойно окончила свои дни в Ментоне, ни в чем не нуждаясь, благодаря ренте, которую вы ей назначили. Но Европа — это и не прелестная Эрика, невинная и чистая, хотя и жертва дурной наследственности, и она в самом деле ваша дочь — вернее, дочь вашего воображения. Какая, впрочем, разница! Перестаньте себя казнить. Европа никогда не была и не будет мерилом человеческого достоинства, ведь она могла проявить себя только в братстве дележки и в любви, о которой уже столько веков судачат господа, называемые христианами, и если бы подобная метаморфоза была возможна, в Европе не было бы никакой нужды. Короче говоря, господин посол, поставьте-ка жирную точку вместо ваших вопросительных знаков, ибо ответы на все эти вопросы известны с незапамятных времен, но мы играем, задавая вокруг да около все новые вопросы, не желая признать выводов науки, сформулированных относительно самой природы этой аномалии, каковой является наш мозг, этот заменитель сердца. Дихотомия, шизофрения — не побоюсь этого слова — нормальное физиологическое состояние нашего мозга, биологическая двойственность, и этот разлом, как вам порой кажется, вас прямо-таки преследует. Эта зигзагообразная трещина, похожая на застывшую молнию, не может исчезнуть совсем, но лишь затянуться на время. «Это неизлечимо», господин посол, повторяю вам: порвана пуповина. Конечно, горят еще кое-где прекрасные факелы — им так и не дали погаснуть, — но они всегда освещают лишь все те же непристойные граффити. Вы, кстати, не заметили, что вся эта мошкара, мириадами роящаяся вокруг вас, носит прелестные островерхие колпачки и балетные пачки? Эта древняя стена и сама готова расплакаться, отчего, безусловно, и происходит это свечение. Социалистический реализм вовсе не преступление против духа, как принято считать, но законная реакция хозяина, разжившегося шматом свинины и не желающего выпустить его из рук, что делает этого хозяина очень подозрительным ко всему воображаемому, ведь оно тоже хочет прибрать к рукам и свинину, да и сам социалистический реализм: метаморфоза… Эти реалисты поняли, что для них нет искусства более полезного, чем искусство закрывать глаза. |
