– Догадываюсь, о каком молодом и растущем речь, – после секундной паузы обронила Мод. – Так это ты его подбил?
– Что ты, дорогая. Я пыхтел в самом хвосте.
– До чего же ты циничен, – бросила она. – Дьявольски циничен.
– Да, циничен. На чем и поставим точку. – И тут же вернулся к оставленному было предмету: – Ты собиралась мне поведать, чем он известен, этот Мортимер Маршал.
Но она не поддержала его: ее любопытство к другой затронутой в их беседе теме еще не было утолено.
– Ты точно знаешь, что он снова женится, этот убитый горем джентльмен?
Вопрос вызвал у него раздражение.
– Ты что же, голубушка, ослепла? Все это нам уже преподносили три месяца назад, потом перестали, потом преподнесли вновь, а теперь никто не знает, с чем мы имеем дело. Только я ничего не исключаю. Забыл, как эту особу зовут, но она, возможно, богата и, возможно, добропорядочна. И вполне возможно, поставила ему условие, чтобы духу его не было на той арене, где он единственно сумел обосноваться.
– В газетах?
– В ужасных, грязных, вульгарных газетах. Она, может, потребовала – не в полный голос, но четко и ясно, и я такой возможности не исключаю, – чтобы сначала он расстался с газетами, а уж потом состоится разговор, потом она скажет «да», потом он получит ее деньги. Вот это я вижу – уж яснее некуда: ему нужны деньги, необходимы, отчаянно, позарез; нужда в деньгах, пожалуй, и загнала его сейчас в яму. Он должен что-то предпринять – он и пытается. Вот тот побудительный мотив, которого недоставало в нарисованной нами позавчера картине.
Мод Блэнди внимательно все выслушала, но эти рассуждения ее, по всей видимости, не убедили.
– Нет, случилось что-то другое, и худшее. Ты это так толкуешь, чтобы твоя беспощадность в практических делах – а тебе этого от меня не скрыть – выглядела не столь уж бесчеловечной.
– Ничего я не толкую, и мне совершенно все равно, что там с ним случилось. С меня достаточно той поразительной – великолепной – «иронии», которая тут заключена. А вот ты, я вижу, напротив, порываешься истолковать его дела в смысле – как ты выразилась? – «худшее». Из-за своего романтизма. Ты видишь все в мрачном свете. Но ведь и без того ясно – он свою распрекрасную невесту потеряет.
– Ты уверен, что потеряет?
– Этого требуют высшая справедливость и мои интересы, которые тут замешаны.
Но Мод продолжала гнуть свое:
– Ты, если не ошибаюсь, никого не считаешь добропорядочным. Так где же, помилуй, отыскать женщину, которая ставит подобное условие?
– Согласен, такую найти нелегко. – Молодой человек помолчал, соображая. – И если он нашел, ему очень повезло. Но в том-то и трагизм его положения: она может спасти его от разорения, но вот, поди ж ты, оказалась из тех странных созданий, чье нутро не все переваривает. Надо нам все-таки сохранять искру – я имею в виду искру порядочности, – и, кто знает, может, она и тлеет в сем сосуде скудельном.
– Ясно. Только зачем столь редкостному женскому сосуду признавать себя сходным со столь заурядным мужским? Он же – сплошная самореклама, и для нее куда естественнее испытывать к нему отвращение. Разве не так?
– Вот уж нет. Что-то не знаю никого, кто испытывал бы к нему отвращение.
– Ты первый, – заявила Мод. – Убить его готов.
Он повернулся к ней пылающей щекой, и она поняла, что коснулась чего-то очень сокровенного.
– Да, мы можем довести до смерти. – Он принужденно улыбнулся. – И вся прелесть этой ситуации в том, что можем сделать это совершенно прямым путем. |