|
Уверенность в том, что он ищет ее, пока она ехала, только возросла; Говард Байт рыщет вокруг – наверняка. Произошло что-то еще, что-то ужасное (это она усвоила из вечернего выпуска, который пробежала при свете из окошка той маленькой лавки), и ему ли не понять, что она не может в таких обстоятельствах продолжать свою, как он выразился бы, «игру». Они встречались в разных местах, и – хотя все были невдалеке друг от друга – это осложняло его поиски. Он, конечно, рыщет вокруг с надвинутой на лоб шляпой, а она, пока он не предстанет ее взору, и сама не знала, какие романтические семена уже запали ей в душу. Тогда вечером у Темзы романтизм коснулся их своим крылом, будто летучая мышь в своем слепом полете, но тогда удар пришелся по нему , меж тем как мысль, что ему надо прийти на помощь, словно русскому анархисту, жертве общества, бедняге, подлежащему экстрадиции, завладела ею лишь в данный момент. Она видела его в надвинутой на лоб шляпе; она видела его в пальто с поднятым воротником; она видела его как гонимого, как героя, лихо представленного в очередном приключенческом романе, который печатается в воскресном приложении, или выведенного в какой-нибудь популярной пьеске, и в результате ее тотчас охватило сладостное чувство – ах, какая же она «аморальная»! Это было романтическое чувство, а все остальное исчезло, вытесненное чрезмерным волнением. Она толком и не знала, что могла бы для него предпринять, но ее воодушевляла надежда – неистовая, как боль, – что она, во всяком случае, разделит нависшую над ним опасность. Что-что, а надежда эта по стечению обстоятельств тут же сбылась: никогда прежде не чувствовала она себя в такой опасности, как теперь, когда, повернувшись к застекленной двери их закусочной, увидела там внутри, прямо за створкой, человека, неподвижного, словно застывшего, и зловещего, вперившего в нее жесткий взгляд. Свет падал на него сзади, и в сумеречном освещении боковой улочки лицо его оставалось затененным, но было ясно, что Мод представляет для него необычайный интерес. И уже в следующее мгновение она, разумеется, поняла – поняла, что представлять интерес, да еще в такой степени, может только для одного человека, и, следовательно, Байт в ней по-прежнему уверен, и в следующее мгновение она, не мешкая, вошла в закусочную, где Байт – а это был он, – отступив на шаг и пропуская, встретил ее в полном молчании. Он и впрямь стоял перед ней в надвинутой на лоб шляпе и с поднятым воротником – видимо, по забывчивости: внутри было тепло.
Именно это молчание завершало его облик – с надвинутой на лоб шляпой и поднятым воротником, – завершало, как ни странно, даже после того, когда он, придав себе надлежащий вид, уселся вместе с Мод за чашкой чая в их постоянном углу пустой залы, если не считать так заинтересовавшего Маршала маленького человечка в явном парике и синих очках – великого специалиста по внутреннему миру преступных классов. Но самым странным, пожалуй, было то, что, хотя сейчас наши друзья, по ощущению Мод, без сомнения, принадлежали к этой категории, они не сознавали опасность такого соседства. Мод жаждала немедленно услышать, откуда Байт «знал», однако он, вряд ли удивив ее этим, предпочел отделаться двумя словами. – Да, знал, с самого начала, каждый вечер – то есть знал, что ты рвешься сюда, и был здесь каждый вечер, ждал, решив не уходить, пока не увижусь с тобой. Это был лишь вопрос времени. Но сегодня я был уверен… как ни говори, что-то во мне еще осталось. К тому же, к тому же… – Короче, у него был еще один козырь. – Тебе было стыдно… я знал: тебя нет, значит тебе стыдно. И еще, что это пройдет. По мнению Мод – так бы она выразилась, – он был тут весь . – Ты имеешь в виду: мне было стыдно своей трусости? – Стыдно из-за миссис Чёрнер; то есть из-за меня . |
