При упоминании своего имени Синл уставился на Алонзо.

– Послушай, ты что затеял? – спросил он.

– Все очень просто, – ответил Алонзо. – Я все знаю о вашем небольшом плане относительно Веласкеса. Мистер Стин, – он иронически поклонился, – продает вам Веласкеса, как опекун мисс Крэнфорд, за номинальную цену, ну, скажем, 5000 фунтов. Вы перепродаете эту картину в Америке за ее цену, которая приблизительно раз в шесть больше, и делите разницу. Чрезвычайно умно. Ну, а дело в том, что если я не буду участвовать в этой сделке, то все нарушу. Я очень подозреваю, что нью-йоркская полиция хотела бы знать о вашем местопребывании, Сингл, а адвокат мисс Крэнфорд хотел бы узнать некоторые интересные вещи о вашей деятельности, Стин. Ну и что я буду иметь?

Через пятнадцать минут Алонзо покинул имение с тремя тысячами в английской й американской валюте в кармане и удовлетворенной улыбкой на лице.

А в картинной галерее, там, где он их оставил, Стин, Сингл и Суэрман обсуждали ситуацию.

– О, это все к лучшему, – произнес Сингл с идиотским видом. – Единственно, что мы могли сделать, так это купить его, или бы он все испортил. Послушайте, давайте поговорим завтра утром, я устал и…

Он резко остановился, так как в галерее появился взлохмаченный слуга.

– Мистер Стин, сэр, – произнес он тяжело дыша, – Веласкес.

– Что с ним? – вскрикнул Стин.

– Он пропал, сэр, – ответил человек. – Я минуту назад был в другом крыле галереи. Рама пуста, а картина пропала!

Сингл подпрыгнул на стуле так, как будто в него выстрелили.

– Черт бы его побрал! – воскликнул он. – Вы что, не видите, что нас надули? Пока мы сидели тут, разговаривая с этим парнем, его кореши вырезали в том крыле картину. О, черт!

В гостинице Крэнфорда, сидя за письменным столом Мактавиш перечитывал письмо, которое он только что написал. Сайрус К.Леггит широко заулыбался, когда заглянув через плечо Алонзо, прочел:

«Дорогая мисс Крэнфорд, Веласкес находится на пути в Лондон и со мной он будет в полной безопасности до тех пор, пока вы не станете совершеннолетней и не попросите его вернуть. Если вы хотите, чтобы я его продал, то сообщите мне и я организую это за обычное вознаграждение в десять процентов от продажной цены. Любезно прошу вас передать привет вашему уважаемому опекуну.

Искренне ваш, Алонзо Мактавиш ».

Мистер Леггит вздохнул.

– Послушайте, Мак, – произнес он, – как вы думаете, она пригласит нас на чашечку чая?

Алонзо поправил монокль.

– Абсолютно уверен, что да, Сайрус, – заверил он. – Но вы не примете ее приглашения. Знаете, третий лишний!

ПРОПАВШИЙ РЕМБРАНДТ

Алонзо Мактавиш считал, что Париж определенно оказывал какое-то воздействие на глаза. Казалось, что у большинства обывателей этого веселого города на носу сидят розовые очки. В Париже все казалось лучшим. И он удивлялся, почему. Вероятно, если бы он был честным сам с собой, он бы понял, что это заключение он сделал потому, что хотел по его мнению, чтобы здесь все было лучше, и потому, что, окружавший воздух был насыщен романтическими приключениями, а мистер Мактавиш, я совсем забыл сказать вам об этом, в душе был некем иным, как романтиком.

И это несмотря на то, что его предприимчивый коллега и подручный Лон Феррерз, когда видел, что чувства Алонзо берут верх над разумом, неоднократно произносил предупредительные слова: «Шерше ля фам».

И именно Лон Феррерз сказал, что если полиция когда-нибудь и удастся поймать Алонзо, то в этом будет виновата женщина.