* * *

Крэнкерин Ильзе умерла через несколько дней после мессы по чуме, и Дитрих отслужил по ней в Св. Екатерине заупокойную литургию. Ганс, Готфрид и другие крещеные крэнки принесли в церковь похоронные дроги и поставили их перед алтарем. Молча присутствовала и Пастушка, поскольку Ильзе была одной из ее пилигримов. Она с неподдельным вниманием следила за церемонией, но, из уважения или же простого любопытства, Дитрих не смог бы ответить.

Большинство селян еще ютились по домам, но некоторые все же пришли: Норберт Кольман и Конрад Унтербаум с семьями, а также, удивительным образом, Клаус и Хильда. Последняя расплакалась при виде тела Ильзе, и супруг долго не мог ее успокоить.

Потом крэнки унесли свою спутницу на корабль, решив положить в холодный ящик, пока не потребуется ее плоть.

— Я перевязывала ее раны, — сказала Хильде, когда хохвальдцы провожали взглядами процессию гостей, направившуюся по дороге в Медвежью долину. Дитрих посмотрел на женщину. — Она пострадала при кораблекрушении, — пояснила та, — и я перевязывала ее раны.

Клаус положил ей руку на плечи со словами:

— Моя жена такая отзывчивая. — Но Хильда, дернувшись, вырвалась из его объятий:

— Отзывчивая! Это было сущим наказанием, возложенным на меня! Ильзе воняла, одним щелчком челюстей могла перекусить мне запястье. Почему я должна плакать по ней? Ее смерть лишь облегчила ношу моей епитимьи. — Жена мельника утерла лицо носовым платком, повернулась и выбежала вон, едва не столкнувшись с Пастушкой.

— Объясни, Дитрих, — спросила та. — Все эти декламации над телом! Всю эту разбрызганную воду, весь этот дым, что развеивался и кружился! Чего ты достиг? Какая польза Ильзе? Какая польза? Какая польза? Что я скажу тем, кто дал ей жизнь?

Крэнкерин запрокинула голову и защелкала боковыми губами так быстро, что жужжание стало почти музыкальным; Дитриха приятно удивило осознание того, что тон — это высокая частота щелчков. Пастушка прыжками умчалась прочь, но направилась не к опрятному домику Клауса и Хильды, где жила на постое, а через поля под паром в сторону Большого леса. Конрад Унтербаум вымолвил:

— До сего дня я никогда не думал, что они похожи на нас. Но сейчас я знаю, что у нее на сердце, это точно.

* * *

Иоахим сидел на небольшом стуле подле койки Скребуна и маленькими ложечками вливал ему в рот кашу. Снаружи метались флюгеры, а темные облака налетали друг на друга, проносясь по небу. Далекая туча, висящая над равнинами, сверкала молниями. Дитрих стоял у раскрытого окна и вдыхал запах дождя.

— Ваша погода радует, — голос в упряжи казался таким здоровым, что Дитриху потребовалось какое-то время, чтобы отождествить его со Скребуном. В таком состоянии полагалось говорить прерывисто и слабо, но искусство «домового» не простиралось так далеко. — Изменения в воздухе ласкают кожу. У вас нет такого чувства. Вы не чувствуете давления. Но этот ваш язык! Такой гибкий орган! Мы не чувствуем вкуса остро, как вы. Как же все удачно сложилось! Я вернусь сюда вновь со школой философов. Со времен птичьего народа Мира утесов я не знал ничего более пленительного, чем вы.

Скребун бредил, когда говорил о возвращении, поскольку становилось все более очевидно, что он не покинет этот мир, — а если и уйдет, то как все люди.