Теперь она говорит тихо, сдержанно, смущенно.

Анатолий внимательно слушает. Ему кажется, что матери уже нет, что она умерла.

— Она… — начинает он дрогнувшим голосом, — она… Неужели? О, говори, говори, скорее!

— Нет, нет, она жива — да, Анатолий, она жива, хотя… хотя было бы лучше, если… для нее лучше, конечно…

— Китти… она?…

— Она — душевнобольная, наша дорогая мама.

Ни один мускул не дрогнул в лице Анатолия, но оно помертвело и глаза широко раскрылись.

— Расскажи мне, как все это случилось, — говорит он минутой позже, справившись с волнением.

Китти передает ему все до встречи их с Рудольфом. Об этой встрече она, конечно, не обмолвливается ни единым звуком.

Анатолий выслушал, казалось, спокойно, все до конца.

— Значит, это «они»? Все зло от них? От этих злодеев? — спрашивает он.

— Да, Толя, да.

— Какое счастье, сестра, что отец заблаговременно прогнал отсюда этих шпионов! Иначе я убил бы их обоих, и отца, и сына.

— Про кого ты говоришь, Толя? Я не понимаю.

— Про Августа и Рудольфа Штейнбергов. О, они ответили бы мне за то, что их изверги-единомышленники искалечили маму!

"И погубили сестру", — мысленно добавляет Китти.

Неслышно ступая по ковру, к ним приблизилась Вера.

— Нельзя по банде негодяев судить обо всех, — говорит она глухо, и ее темные глаза строго глядят в лицо брата. — Рудольф Штейнберг и его отец ничем не виноваты.

— А я не вдавался бы в подробный анализ, а просто застрелил бы их обоих, как собак, — вырывается у Анатолия.

— За что? За других? — И взгдяд Веры, полный отчаяния, не отходит от лица брата.

Но он не видит этого взгляда. Он уже оправился немного и, не расслышав последних слов сестры, шагнул из гостиной.

Зато Китти перехватила взгляд сестры, заметила отчаяние Веры.

"Неужели? Господи! Неужели? Этого еще недоставало, — вихрем пронеслось в ее мыслях, и колючие струйки ужаса поползли в ее душу. — Неужели он… этот злодей, этот варвар, успел вскружить Вере голову? Неужели она любит его?"

"Нет, я положительно начинаю сходить с ума сегодня. Я галлюцинирую. Это — безумие. Что сделалось со мною? Что случилось нынче? Отчего он не выходит из моей головы? Ну, я понимаю, будь я еще Муськой, увлекающейся девчонкой, грезящей о сказках любви, — это было бы вполне простительно. Приехал-де с войны красивый, побывавший в боях офицер, бывший поклонник, до которого мне было раньше ровно столько же дела, сколько до китайского императора и с которым и флиртовала-то больше по инерции, ввиду cousinage'a. А тут вдруг засверлило сердце. Обиделась, видите ли, на мальчишку за то, что он ни разу не взглянул за весь вечер и как будто совсем выкинул из памяти прежнюю страсть. Глупо все это, ерунда! Просто разошлись, расползлись нервы. Нет ничего мудреного: хоть кого сведет с ума эта дикая жизнь! Вечное затворничество, все одно и то же, все одно и то же, да еще волнение и тоска при этом! Поневоле обрадуешься первому свежему человеку и готова повиснуть у него на шее… Фи!"

Зина заметно сердится на себя. Уже первый час ночи, а Анатолий все еще у матери — очевидно, сидит у ее постели и ждет, пока больная уснет. А до нее, Зинаиды Викторовны Ланской, ему как будто никакого нет дела. Но выйдет же он, наконец, должен когда-нибудь выйти оттуда! Не целую же ночь будет сидеть там. О, она дождется его! Ей почему-то хочется еще раз повидать его потемневшее от загара, словно бронзовое, лицо, ставшее таким мужественным, интересным! Когда за столом Анатолий рассказывал про своих солдат, высказывал с сильной уверенностью свой взгляд на несомненность победы — она просто любовалась его порывом, его душою и гордилась, да, гордилась своим "маленьким Толей".