Наш незримый оператор вышел чуть вперед, повернувшись к дальнему краю поля. Звук несколько раз пропадал и всплывал, донося до слуха невнятный стук барабанов и палочных ударов обо что-то металлическое, — вдалеке уже различались темнокожие люди в линялой джинсе и шортах, неровной шеренгой выходящие из-за дальних деревьев. Перед собой на середину поля они гнали одинокое животное. Поначалу оно являло собой лишь бесформенное белое пятно на смазанном серо-зеленом фоне леса, однако с каждой секундой, приближаясь к оператору и группе вооруженных людей, объект охоты становился все более различимым.

Вначале мне показалось, что это лошадь.

И тут сердце перехватило, в горле засаднил тугой комок.

— Какого ху…?

Охотники навели ружья.

— Не… — выдохнул я.

Звук с треском прервался; как в немом кино, нервно дрогнули четыре ствола, призрачно полыхнув оранжевым. Животное — белоснежное, изысканных благородных очертаний — развернулось на бегу, но уже на первом шагу, подкосившись, пало на колени передних ног. На его атласном боку заалели, распускаясь, бутоны макового цвета. Ружья дернулись снова. Тут вернулся звук: заполошный гомон голосов и высокий стон грянувшегося оземь зверя. И вот уже охотники — в их числе и оператор — всей стаей понеслись к добыче; тошнотно задергалось изображение. С бега они замедлились до трусцы, затем до шага и наконец полукругом обстали истекающую кровью жертву. Грудь животного вздымалась в мучительной жажде жить; катаясь по земле, оно в ужасе косилось на своих мучителей.

— Я пьервый попаль! — выпалил франкоязычный.

Что-то опять затрещало (оно и к лучшему: не слышно было звуков отчаянной агонии). Отдуваясь, вышел вперед взмокший от пота американец, возбужденный погоней. Наступив животному на плечо, он вынул пистолет и прицелился добыче в голову. Тут его упредил африканер, бдительно поправив ствол так, чтобы точка лазерного прицела приходилась строго в нужное место. В жутковатой тишине хлопнул выстрел. Фонтаном хлестнула кровь; животное крупно дернулось, замерев навсегда. Объяснять ничего не надо: всем все понятно.

— Проклятье, — выговорил я.

На последних кадрах африканер усаживался на корточки, вынимая большой охотничий нож и собираясь приступать к освежеванию туши. Экран потускнел; я же еще с минуту сидел как оглушенный.

— Ну что, не каждый день случается наблюдать такое? — спросил Кто, вновь появляясь в поле зрения. При виде моих глаз улыбка сползла у него с лица.

— Что это? — жестко спросил я. — Что за извращенные игры? Или тут какая-то нетипичная особь? Это ведь…

— Мы досконально изучили файл, — перебил Кто. — Если это монтаж, то лучшего я не видел.

— Невозможно, — выговорил я. — Такого просто… быть не может!

— Но смотрится, согласитесь, реально, — сказал Кто. — Лично мне так кажется.

— Но как, как?! Ведь это же был…

Кто кивнул. Улыбка возвратилась на его физиономию.

— Да, он самый. Это был единорог.

Интерлюдия

Чихуахуа, Мексика.

Шестнадцать недель назад.

У него был ум насекомого — холодный, функциональный, не захламленный личными привязанностями, незагрязненный эмоциями. Это делало его превосходным убийцей. Будь в нем хотя бы искорка человечности, он бы, возможно, даже прославился — если не праведными, то хотя бы злыми делами. Но слава ни в коей мере его не прельщала, а тягу к личному признанию он считал дурацким недоразумением. Риском дилетанта. Ошибок Конрад Ведер не допускал никогда, ни глупых, ни еще каких.

Задачи он ставил перед собой, беря в учет только цель, но и ее тщательно соразмеряя.