— Он скоро будет здесь, — прошептал я, и после этого мы не обменялись ни одним словом и ждали.

Подняв глаза, я увидел сияющее небо над верхушками мачт «Дианы». Рой звезд, собранных в гроздья, в ряды, линии, массы, излучал рассеянный свет, а несколько одиноких звезд, пылающих на фоне темных пятен, казалось, принадлежали к высшему разряду неугасимых светил. Но вот на палубе раздались быстрые шаги, высокие бульварки «Дианы» сгущали темноту. Мы поспешно поднялись со стульев, и Фальк, весь в белом, остановился перед нами.

Сначала никто не говорил, словно нами овладело смущение. В его появлении было что-то стремительное и пылкое, но в темноте неясные очертания его бесформенной белой фигуры придавали ему сходство со снежной бабой.

— Капитан сейчас сообщил мне… — начал Герман грубоватым дружелюбным голосом, а Фальк тихо, нервно рассмеялся.

Его холодный, небрежный тон казался невыразительным, но от сильного волнения он часто сбивался. Ему всегда хотелось иметь семью. Трудно жить одному, хотя повинен в этом он сам. Он по природе своей склонен к семейной жизни; у него были затруднения; но с тех пор как он увидел племянницу Германа, он понял, что немыслимо дольше жить одному.

— Я хочу сказать: немыслимо, — повторил он, не делая особого ударения и только подчеркивая это слово едва заметной паузой; почему-то оно меня поразило, точно в нем была заключена новая идея.

— Я еще ничего ей не говорил, — спокойно заметил Герман, а Фальк откликнулся на это словами:

— Конечно. Вы совершенно правы, — и заговорил о том, что нужна полная откровенность, особенно в таких делах, как женитьба.

Герман как будто слушал внимательно, но воспользовался первым удобным случаем, чтобы пригласить нас в кают-компанию.

— А знаете, Фальк, — невинно сказал он, когда мы встали, — дерево обошлось ровнехонько в сорок семь долларов пятьдесят центов.

Фальк, снимая шляпу, замешкался в коридоре.

— Как-нибудь в другой раз, — заметил он; а Герман сердито подтолкнул меня локтем — не знаю почему.

Девушка была одна в каюте, она сидела за столом и шила. Фальк как вкопанный остановился в дверях. Он не произнес ни слова, даже не наклонил головы; он только молча, пристально глядел на нее, и казалось, все его могучее тело склоняется к ее ногам. Ее руки медленно опустились на колени, и, подняв светлые глаза, она обняла его с головы до ног мягким сияющим взглядом, похожим на тихую, застенчивую ласку. Он был очень разгорячен, когда уселся; она, склонив голову, продолжала шить; ее шея, освещенная светом лампы, казалось очень белой. А Фальк, спрятав лицо в ладонях, слегка вздрогнул. Он опустил руки, скользнув ими по своей бороде, — и меня поразил напряженный, бессмысленный его взгляд, словно он только что сделал солидный глоток спирта. Этот взгляд изменился, когда Фальк обратился к нам с просьбой сохранить его признание втайне. Не то чтобы его это беспокоило, сказал он, но ему не нравилось, когда о нем говорят. А я смотрел на чудесные волосы девушки, заплетенную в одну удивительно толстую косу. Всякий раз, как она поворачивала голову, коса, не сгибаясь, шевелилась за спиной. Тонкий рукав из бумажной материи плотно, словно кожа, облегал ее безупречную круглую руку; даже платье, обтягивающее грудь, казалось, трепетало, как живая ткань, питаемая соками ее сильного тела. Как красив был ее румянец, контур нежной щеки и маленькая извилистая раковина розового уха! Продевая иголку, она слегка отставляла мизинец; казалось, это шитье — вечное шитье — ненужная трата сил; эти прилежные и точные движения руки — одни и те же на всех океанах, под всеми небесами, в бесчисленных гаванях.