Непонятный Дом околдовал очередную жертву. Мне даже глаз не надо было прикрывать, чтобы представить под окнами служанку в длинном платье из домотканого полотна, в чепце с оборками, с совочком в руках, в который она сметает конские «яблоки»… Конюх ласково ее поддразнивает, жеребец перебирает точеными ногами… Дюма, сиреневые сумерки, три мушкетера, леди Винтер…

Помотав головой, я отогнала наваждение и, все еще не отворачивая головы от окон, пошла вперед.

Чуть освещенный коридор вывел меня в библиотеку. Немного постояла возле книжных шкафов – читательские пристрастия могут многое сказать о хозяевах опытному взгляду, – огладила глазами книжные корешки многотомных словарей, энциклопедий, справочной литературы и неплохой подборки классики.

Беллетристики на полках я не обнаружила. Только стандартный набор модернистской литературы и пара-тройка раскрученных российских авторов.

Прошла мимо камина, где над мраморной полкой висел семейный портрет Вяземских, потом не удержалась, вернулась и какое-то время всматривалась в лица. Ирина Владимировна Вяземская – спокойная и надменная – сидела в антикварном кресле с золочеными ручками. За ее спиной стояли муж и сын. Валерий Андреевич держал руку на спинке кресла, Артем, еще подросток, выступал вперед, почти касался бедром подлокотника.

Ирина Владимировна выглядела очень молодо. Печать сегодняшней усталости еще не опустилась на ее лицо. Как видно, ей тяжело дались годы правления…

Я оторвалась от портрета, прошла мимо других шкафов, поглядела на чучельные головы оленя и кабана и вновь, не удержавшись, постояла, изучая корешки. (Ничего не могу с собой поделать: книги – моя слабость. Каждый раз, попадая в новый дом, первым делом сую нос в книжные шкафы! Кто-то изучает фотографии, кто-то холодильник, кто-то играет с котами или собаками, я вечно замираю возле книг.) Вздохнув тяжко-тяжко, обвела библиотеку прощальным взглядом. Среди книг и уютных кресел хотелось жить. Закопаться в томах и фолиантах и не вылезать, пока не выгонят.

Блаженное занятие – читать, читать, читать. Нашаривать на столике рядом печенье или конфету – и не отрывать взгляда от страницы даже на секунду.

(Может быть, мне стоило выучиться на библиотекаря? Специфический запах книгохранилища всегда был для меня лучше любых духов…)

Простившись с книжной обителью, я промаршировала по винтовой лестнице, опустилась в огромный полутемный холл. Снег за стеклянной дверью стал совсем вечерним и синим, я прислушалась – было совершенно тихо – и начала решать, куда податься.

Ирина Владимировна поднялась вверх по центральной лестнице. Если идти так же, пожалуй, я не запутаюсь в огромном доме.

Высокое, в два человеческих роста, зеркало поймало мое нелепое отражение – фальшивая шиншилла, прическа, потерявшая первозданность, только сапоги горели паркетным лаком, – поправила за ухом выбившийся локон и опять вздохнула. Я выбивалась из интерьера, как пронзительная нота. Как гвоздь в ботинке. Как белая нитка на черном фраке.

Меня не защищали ни диктофон, ни белый передник, я была чужой. Непринятой, непонятой, ненужной, непригодной.

(Неделю назад, после моего очередного безрезультатного визита в редакцию, Бармалей спросил:

– Алис, а чем ты вообще хочешь заниматься?

Вопрос я поняла правильно. Василий спрашивал меня не о работе, а о мечте.

– Я хотела бы попробовать написать книгу. Что-то легкое, смешное, где много красивых женщин, мужчин, мехов и шикарных автомобилей. Сейчас такое модно…

– Ну так садись и пиши! Попробуй! В чем проблема?

– В незнании материала, – призналась я. – Я никогда не бывала в коттеджах на Рублевке, не пробовала омаров, не видела всамделишных тусовок…

– Чепуха, – перебил Василий.