|
Голос произнес: — Чаз? Голос знакомый? Откуда мне знать? Звук открывающейся двери, щелчок, и комната залилась отвратительным светом — я все увидел! Я прищурился, выглядывая из-под одеяла, которым накрылся с головой. На кровать рядом со мной опустилось что-то тяжелое, одеяло потянули в сторону, снова раздался голос. Это был голос Лотты, он должен был меня успокоить, я так по ней соскучился, или по ней соскучился кто-то другой, хотя, быть может, он соскучился по кому-то другому. Женщина хотела, чтобы я встал, она умоляла меня, ребята так расстроены. Мне захотелось узнать, давно ли они здесь? И вообще, здесь ли они? Женщина открыла мое лицо, и я не пытался его спрятать. Лучше оставаться полностью пассивным. Женщина была очень похожа на Лотту, мою жену, но ее лицо было размытым, нерезким, как лицо карлицы на моей картине. Она прикоснулась к моему лицу и сказала: — О, Чаз, что с тобой произошло? Мне тоже хотелось бы это узнать, очень хотелось бы. Я не знал, что ответить. Я не хотел у нее спрашивать. Я не хотел знать, за кем она замужем. Женщина сказала: — Я так тревожилась. Креббс сказал, что у тебя рецидив, ты в бреду, не узнаешь окружающих. Я поспешила приехать. Я медлил, пытаясь найти собственный голос, и, когда наконец заговорил, он показался мне совершенно незнакомым. Я сказал: — Я писал для королевской семьи. Я величайший живописец своего времени. — Посмотри на меня, — приказала женщина. — Ты знаешь, кто я такая. — Ты похожа на Лотту. Это так? И я рассмеялся, издавая жуткий звук. Сумасшедших всегда изображают смеющимися; мы говорим о маниакальном хохоте, и вот почему. Когда почва реальности уходит из-под ног, когда сам смысл отправляется прогуляться, остается только это чудовищное веселье. И слезы. Я плакал, а женщина прижимала меня, и, возможно, реальность знакомого тела, запах ее волос, аромат духов воздействовали на уровень головного мозга, расположенный ниже того, который был так сильно поражен, и я немного успокоился. Лотта говорила медленно и мягко, как она часто говорит с детьми, рассказала о том, как ее вызвали, как Креббс все устроил, как он подумал, что присутствие родных поможет мне пережить кризис. И тут, среди этого крайнего экзистенциального ужаса, мне в голову пришла мысль о том, что теперь мой единственный путь — держаться мудрости мудрецов и наклеек на бамперах и просто отбросить все воспоминания как нечто ненадежное, отказаться от прошлого и будущего, попытаться существовать от одного момента к другому и посмотреть, что произойдет. Итак, кем бы ни была эта милая женщина, я не намеревался просить ее подтвердить или опровергнуть что-либо из своего прошлого или то, кто такой Креббс; я собирался полностью отдать ей бразды правления и следовать за ней. — У меня в памяти все перепуталось, — сказал я. — Но меня ты помнишь, да? И детей? — Да. Как ребята? — О, знаешь, в восторге, самолет, затем этот дом. Тут очень мило. Рядом есть небольшая ферма. Ребята провели там все утро, утки, козы и все такое. Я тебе не говорила, что нашла для Мило замечательную клинику в Женеве? Врачи считают, что смогут ему помочь. Я сказал, что это замечательно, сказал, что со мной все в порядке и беспокоиться не надо. Затем я заставил себя двигаться, словно робот с дистанционным управлением, нажать одну кнопку, чтобы встать с кровати, другую — чтобы пойти в душ, и так далее. Я оделся, вышел навстречу миру, и жизнь в каком-то смысле возобновилась. * * * Все изменила Роза, моя дочь. |
