|
Если бы они предпочли участвовать в медицинском эксперименте, никто не мог бы заставить их принять участие в военных действиях. Но в данном случае была обратная ситуация, и опять‑таки никто не имел права препятствовать их выбору. Раньи вглядывался в проносившийся мимо ухоженный ландшафт этой мирной планеты. Рядом с ним присела Коссинза. Интересно: в их машинах вообще не было сидений в общеупотребительном смысле слова; их заменили куски эластичною материала, похожего на пену. Его поверхность легко принимало любую форму и в то же время создавала достаточно прочную и мягкую опору, подходящую для самых различных фигур, веса и объема сидящих – и для землянина и для массуда, и для гивистама.
Сейчас они неслись по пустынной степи; тучи песка, мелких камешков, которые поднимал конвой, нарушали растительный покров, распугивали зверье. Люди Вейса, конечно, были бы не в восторг от такого обращения с их священной природной средой, но, к счастью, их не было на бортах боевых машин. – Когда появился Турмаст, – тихо сказала Коссинза, – и начал рассказывать нам про все, про тебя, про вас – а мы думали, вы все погибли, – я, да и остальные тоже, приняли от за сумасшедшего. Свихнулся от пережитого, – она тоже взглянула через ветровое стекло. – Даже после того, как он наглядно нам продемонстрировал это самое «предложение», я все еще сомневалась. Только когда он сказал, что действует по твоему приказу, я начала верить. Я всегда знала, что ты – лучший среди нас, Раньи‑аар. Это не мое мнение. Она положила ему руку на плечо. – Представляю, каково это – первым узнать правду. Он продолжал глядеть на проносящийся мимо ландшафт этой чужой планеты, потом повернулся к ней. – Коссинза, ты ощущаешь себя по‑настоящему в «человеческом» качестве? Или все еще не совсем? Он изучающе посмотрел ей в лицо. Бледно‑голубые глаза, остренький носик, тонкие губы, большой рот, крутые скулы – цветок, задетый, но не обожженный огнем. Ему все еще было непривычно видеть женское лицо без глубоких глазных впадин и вздымающихся вперед надбровных дуг; нос казался слишком большим, а уши – торчащими. Чего‑то было слишком мало, чего‑то – слишком много и все же это лицо было и оставалось красивым – значит, дело не в форме черепа. Она убрала руку и откинулась назад. – Иногда мне кажется, что я всегда была человеком. Хуже всего по ночам. Во сне вроде как все возвращается. Ее глаза остановились на закругляющейся верхней крышке кабины. – Вспомнишь, как росла, училась, друзей, семью. А когда просыпаешься, приходится делать над собой усилие, чтобы не думать обо всем этом. – Я иногда думаю: а как наши родители, ашреганы – знали они правду, или их амплитуры тоже запрограммировали на эту роль и они ее искренне играли? Иногда я думаю, хорошо бы узнать. Иногда – нет, лучше не знать. Это чувство разделяли все «возрожденные». – Мы должны все держаться вместе, – она свернулась калачиком на своем сиденье. Он кивнул, вновь бросив взгляд через ветровое стекло. – Можно ненавидеть амплитуров за то, что они сделали с нами, но как все‑таки они здорово это придумали! Попытаться победить противника не оружием на поле боя, а генетикой в лаборатории! А ведь рассчитали они на сотни лет вперед: раньше это на человечестве не скажется, – он покачал головой. – Ни одна цивилизация Узора не способна так терпеливо ждать. Во всяком случае, наша – наверняка нет. Разве только турлоги… – Я никогда не видела ни одного турлога, – сказала Коссинза. – Из учебников помню, что они довольно противные на вид, да и к тому же еще и антисоциальны по своей сущности. Она выпрямилась и через транслятор обратилась к унтер‑офицеру массуду, сидящему неподалеку: – Алло! Ты видел когда‑нибудь турлога? – Только на картинках, – мягко ответил массуд. |
