Приключенческий жанр изначально не требовал углубленного психологизма в трактовке характеров. В сущности, разыгрывались две основные схемы — «красавица и герой» и «красавица и чудовище», причем схемы эти часто перекрещивались — монстр обижал красавицу, а герой спасал (впрочем, чистота жанра выдерживалась недолго, уже в первых «Кинг-Конгах» если кого и жалко, так это как раз чудовище). В самом дистиллированном виде эта схема была представлена в космооперах, столь популярных в первой половине ХХ века, — и почти сразу стала объектом пародий. Еще Э.Гамильтон в своем пародийном рассказе «невероятный мир» (1947) загнал на Марс «выдуманных» фантастами марсиан; мужчины все как один уроды и монстры, женщины все как одна — красавицы, отличающиеся только цветом кожи — вплоть до синего и зеленого. Синий цвет кожи, надо сказать, красоте не помеха уже хотя бы потому, что им могут похвастаться представители индийского божественного пантеона.

Красавицы, вдохновляющие героя на подвиг, благополучно прошествовали по страницам «чистой научной» фантастики вплоть до нынешнего времени. Часто единственным функциональным назначением такой красавицы-героини была «красивая смерть», подвигающая героя ко всяческим подвигам на благо человечества и придающая некоторую видимость глубины картонным персонажам (пример — стюардесса Ада из рассказа Генриха Альтова «Ослик и Аксиома»). Иногда, впрочем, между героями разыгрывалась настоящая романтическая драма, как правило, завершающаяся смертью героини («Сказка королей» и «Леопард с вершины Килиманджаро» Ольги Ларионовой, «Солярис» Лема). Понятно, что от героини в такой ситуации требуется немногое — быть красивой и, очень часто, жертвенной. Фантасты культивировали ювенильность, хрупкость героини, ее беспомощность по сравнению с «большим мужчиной». Классический пример — Аэлита Толстого, уроженка вымирающего декадентского Марса, где мелкие синеватые вырожденцы-мужчины вызывают презрение, а вот маленькие хрупкие синеватые женщины — любовь и жалость. Ювенильны — прекрасная Уинна из уэллсовской «Машины времени», похищенная грубыми мохнатыми морлоками, прелестная Дениз из «Сказки королей», Иль из «Леопарда»… Да и Хари в «Солярисе», при всех ее достоинствах и явной «чуждости», именно женщина-ребенок. Трагическая кончина подстерегает Киру в «Трудно быть богом» Стругацких, а Рада Гаал в «Обитаемом острове» если и избегает ее, то, видимо, только для того, чтобы сходство обеих героинь не слишком бросалось в глаза (как «заместитель» Рады, умирает ее брат Гай, которого, кстати, гораздо жальче, ибо женскую красивую смерть к тому времени уже перестали воспринимать всерьез).

Впрочем, наряду с ювенильным существовал и другой тип героини — зрелая женщина, решительная, иногда коварная и загадочная, часто более опытная, чем сам герой (например, Нойз из азимовского «Конца вечности»). Произошло это примерно в то время, когда романтические отношения на страницах фантастики стали сменяться «сексуальными». Окончательно восторжествовала Настоящая Женщина во время «сексуальной революции». Пятница Хайнлайна из одноименного романа может и за себя постоять, и своего мужчину защитить — спортсменка, комсомолка… и к тому же еще и кр-расавица!

Не удивительно, что страдающие героини отошли в тень; особенно энергично это произошло на «феминистическом пике» фантастики, и уже в форкосиганской космоопере Буджолд мы видим героинь гораздо более адекватных и активных, чем их мужчины. Верность традиции, однако, сохранена — все они красивы…

Есть ли нарушения этого правила?

Ну, в общем, да.