Он внимательно посмотрел в улыбающуюся физиономию обидчика. Один глаз Солнцева вызывающе подмигнул, потом оба глаза сверкнули, и раздался прерывистый голосок, тоненько прошелестевший: «Знает или нет? Фигня. Откуда ему».

— Знаю, знаю, — вслух сказал Роб и тоже подмигнул, хоть так и не понял, чего Солнцев боится.

Петька заморгал. Ага! В десятку!

— Что ты знаешь? — рассеянно спросил Борис Сергеевич. — Садись за парту. Продолжим урок. Итак, начнем, как обычно, с блиц-опроса по хронологии.

Дарновский занял свое место, но вправо, где сидела Регинка, пока не смотрел. Для этого надо было собраться с мужеством.

С исторической наукой успехи у Роба были хуже, чем с остальными предметами. Производительные силы, производственные отношения, классовая борьба — это еще ладно, но на зубреж дат память у него была неважнецкая. Кроме того, имелось у него нехорошее подозрение, что Борис Сергеевич собирается засадить ему во втором полугодии (а стало быть, и за год) четверку, и тогда прощай, медаль.

Когда учитель, подняв глаза от журнала, спросил:

— Добровольцы есть? — Роб сразу поднял руку.

— Хм, безумству храбрых, — промурлыкал Борис Сергеевич, глядя на него поверх очков своими серыми глазами. — Ну-с, Сан-Стефанский мир.

«Восемьсотсемьдесятвосьмой», — тут же проговорил мягкий, с подсюсюкиванием голос.

— 1878-ой, — уверенно произнес Роб.

И дальше пошло, как по маслу: задавая вопрос, учитель мысленно давал на него ответ. Чего проще?

— Восстание Пугачева?

— 1773–1775.

— Отлично. Отмена крепостного права.

— 1861.

— Может, и число вспомнишь?

— 19 февраля.

— Ну, а… взятие Измаила?

— 1790-ый.

— Молодец. Я вижу, Дарновский, авария твоим мозгам только на пользу пошла.

А сюсюкающий голос прибавил: «Пятерку, конечно, пятерку, и пошел он к черту. Это подонком надо быть. Парень чудом жив остался».

Борис Сергеевич, насупившись, поставил в журнале закорючку, а Роб призадумался: кто «он»? Неужели директор? Это он требует от Тутанхамона, чтоб поломал Дарновскому медаль? Так-так, учтем.

Весь остаток урока он готовился к тому, чтобы встретить взгляд Регины. Что он там прочтет? Жалость? Насмешку?

И как только прозвенел звонок, решительно повернулся вправо.

Но Регина, до сего момента то и дело на него поглядывавшая (он видел это боковым зрением), быстро опустила голову. Вид у нее был виноватый.

Вокруг все грохотали стульями, щелкали портфелями, тянулись к выходу, а Роб и Регина оставались на местах.

Коротко ответив тем, кто спрашивал его о самочувствии («Да нормально всё, башка только немножко и руку стеклом порезало, фигня»), Дарновский ждал, когда они наконец останутся вдвоем.

Не дождался.

Подошел Петька, оказывается, тоже не спешивший на перемену, крепко взял Роба за руку повыше локтя и прошипел в ухо:

— Чего это ты знаешь, дрочила?

Дарновский посмотрел на него снизу вверх, прочел в голубых глазах угрозу. И смятение. Внутренний голос Солнцева дрожал: «Неужели видел? Не может быть! Он же ни разу не повернулся».

Так и не въехав, что это он мог видеть и куда ни разу не повернулся, Роб шепнул:

— Видел, Петюнчик, всё видел. Но ты не трясись, я никому не скажу.

На красавца-спортсмена стало жалко смотреть — так он посерел и сник.

Чувствуя, что победил, хоть и не понимая, каким образом, Роб покровительственно шлепнул Солнцева по щеке — раз, второй.