«Да какого хрена эта гребаная курица делает в моей палатке?» — подумал Нобуэ.

Он попытался сесть, кряхтя от острой боли в плече. Правую руку было не поднять, а локоть левой онемел и как-то подозрительно похрустывал. Нобуэ сцепил руки перед собой и перекатился на бок, затем, схватившись за край спального мешка, попробовал встать.

Курёнок продолжал клевать шелуху от сладкого картофеля, иногда переключаясь на прилипшие к деревянной палочке остатки куриных фрикаделек. В жестянке из-под масла еще тлело несколько деревяшек. От дыма у Нобуэ болели горло и глаза. Вообще, бездомные часто умирали от отравления угарным газом, и так называемая некоммерческая организация, которой было вверено управление этим лагерем, даже издала распоряжение о запрете разводить открытый огонь в палатках и прочих укрытиях. Но о том, чтобы лечь спать прошлым вечером без всякого обогрева, не могло быть и речи. Декабрь выдался на редкость холодным, и, не будь огня, спине и суставам Нобуэ пришлось бы совсем худо. Он и без того каждое утро просыпался от боли и ломоты.

— Прошу прощения за беспокойство, Нобуэ-сан! Уж не у вас ли моя Кен-тян?

Брезентовый полог отогнулся, и в проеме появилось лицо мужчины. Мужчина широко улыбался, демонстрируя все свои четыре зуба. Здесь его все звали Кури, а настоящая фамилия его была то ли Курита, то ли Курияма, или что-то в этом духе. Когда-то он служил в банке… а может, в торговой компании.

— Кто такая Кен-тян, твою мать?! — прорычал Нобуэ. — Ты не курицу ли ты так зовешь, а?

— Так точно, ее. Говорил же ей не ходить по чужим домам, но что с нею поделаешь! Кен-тян, а ну марш отсюда! Ты мешаешь господину Нобуэ! Давай выметайся!

С этими словами мужчина наклонился вперед и потянулся за своей курицей.

— И ты думаешь, она понимает, что ты ей говоришь? — сквозь кашель спросил Нобуэ. — Она же, блядь, курица! И это тебе не дом, а просто бомжовская палатка!

От этих слов Кури заметно напрягся. Все в лагере знали, кто такой Нобуэ. О нем были наслышаны даже работники управляющей организации, так или иначе связанные с якудзой. Ходили слухи, что когда-то он убил нескольких человек из самодельного ружья, что будто-то бы сделал термобарическую бомбу и при ее помощи испепелил большую часть городка Чофу. Но поскольку все это произошло очень и очень давно, Нобуэ совсем не интересовался тем, что именно о нем рассказывают. И все же было нечто пугающее в чертах его лица и особенно в его смехе, вернее сказать — отрывистом кудахтанье, слушая которое, человек сразу напрочь забывал, что на свете существуют такие важные понятия, как счастье, мир и спокойствие. Даже не пытаясь кого-нибудь напугать, Нобуэ удавалось распространять вокруг себя ощущение угрозы, что снискало ему уважение не только среди бездомных, но даже и у «крутых парней» из охраны лагеря.

Кури подхватил птицу и выкинул из палатки наружу.

— Кен-тян, иди отсюда! Видишь, что тебе тут не рады? Я очень извиняюсь, Нобуэ-сан, — добавил он, испуганно таращась на того. — Уж теперь научу ее уму-разуму!

— «Научу ее уму-разуму!» — усмехнулся Нобуэ. — Только уж научи по-моему. Ведь по-своему ты ее хрен чему научишь!

Чем дальше, тем веселее ему становилось. Сначала из глотки доносились звуки, напоминавшие голубиное «ку-ку-ку-ку», а затем смех стал бить из него, словно фонтан. Нобуэ хохотал, держась руками за живот, как вдруг по его лицу пробежала дрожь, черты исказились и на глазах выступили слезы. В былые времена они часто смеялись так вместе с Исихарой, а теперь смех помогал отвлечься от боли в суставах.

Отсмеявшись, Нобуэ поднялся на ноги, и его голова уперлась в брезент палатки. Он вытер выступившие слезы и наклонился за маленьким карманным зеркальцем, валявшимся на земляном полу.