Тема "Фауста" имеет свою давнюю традицию в европейской и русской литературе; в развитии ее Тургенев, для которого "Фауст" Гете послужил поводом к разработке оригинального, независимого сюжета, занимает своеобразное место {См об этом: В. Жирмунский. Гете в русской литературе. Л., 1937, стр. 357-367; Д. С. Гутман. Тургенев и Гете, - Ученые записки Елабужского госуд. педагог, ин-та, т. 5, 1959, стр. 172-173; E. Rosenkranz. Turgenev und Goethe. "Germanoslavica" Ing. II, 1922-1933, Hf. l, стр. 76-91; Dr. Katharina Schutz. Das Goethebild Turgeniews. Sprache und Dichtung. Hf. 75. Bern - Stuttgart, 1952, стр. 104-113; Charles Dedeyan. Le theme de Faust dans la litterature Europeenne. Du romantisme a nos jours. I. Paris, 1961, стр. 282-285.}.

В своей повести Тургенев, как и Пушкин в "Сцене из "Фауста"", "дает вполне самостоятельную концепцию проблемы "Фауста", существенно отличную от идеи Гете" (В. Жирмунский. Указ. соч., стр. 138), "привносит в него ("Фауста" Гете) характерное для него понимание жизни претворив тему на свой лад" (Charles Dedeyan. Указ. соч., стр. 285). В тургеневской повести проблематика "Фауста" Гете соотносится с воспроизводимой писателем современной ему русской действительностью и его собственными исканиями тех лет.

Остановившись в начале повести на первых юношеских впечатлениях Павла Александровича Б. от гетевского "Фауста", Тургенев воспроизводит весь комплекс связанных с ним своих личных воспоминаний, - здесь воспоминания и о сценическом воплощениии трагедии Гете на берлинской сцене, и о партитуре "Фауста" Радзивилла (см. реальный комментарий, стр. 412). "Фауст" ассоциируется у Тургенева со временем его студенчества, порой молодых "желаний" и надежд (см. стр. 11). И далее "Фауст" сделан психологическим центром повести, выступает как важный момент в формировании ее героев, как кульминация развития событий. Знакомство с "Фаустом" Гете, который был воспринят героиней повести прежде всего в плане изображенной в нем любовной трагедии, помогло ей осознать неполноту своей жизни, разрушило барьер, воздвигнутый старшей Ельцовой, решившей построить жизнь дочери только на разумных, рациональных началах, отгородив ее от сильных чувств и страстей. Вера предстает в повести как натура цельная, прямая и самостоятельная, которая, полюбив, готова идти до конца, преодолеть любые препятствия, и Тургенев, вслед за Пушкиным, отражает в ее образе рост мысли и самосознания русской женщины того времени. Однако, показав неизбежность и закономерность пробуждения Веры от искусственного сна, в который она была погружена, и приобщения ее к жизни, Тургенев одновременно говорит о невозможности личного счастья, о наивности, тщетности и эгоистичности стремлений к нему.

Повести предпослан эпиграф из "Фауста" Гете: Entbehren sollst du, sollst entbehren ("Отречься должен ты, отречься") и, завершая ее сюжет трагической развязкой, Тургенев от лица своего героя призывает к отречению, к отказу от "любимых мыслей и мечтаний" во имя исполнения общественного долга. Несмотря на гетевский эпиграф, который как бы служит исходным моментом концепции Тургенева, в повести содержатся элементы внутренней полемики с Гете. Само "отречение", как верно отмечала К. Шютц, у Гете имеет иной источник, чем у Тургенева. Если для Гете, бунтующего в "Фаусте" против житейского аскетизма как "прописной мудрости" (см. реальный комментарий, стр. 411) "отречение" является, по определению К. Шютц, "свободным самоограничением", на которое "человек идет добровольно, становясь властелином своей творческой силы", то Тургенев, по ее словам, "исходит из пессимистических предпосылок и приходит к отречению из оценки своей жизни и окружающего мира" (Dr. Katharina Schutz. Das Goethebild Turgeniews.