Свет на веранде не горел, но сквозь шторы на окнах гостиной пробивалось приглушенное зеленоватое сияние включенного торшера. Караваев легко, по-молодому перемахнул через перила веранды, подкрался к окну и заглянул вовнутрь.

Полупрозрачные тюлевые занавески почти не мешали смотреть, и Караваев сразу увидел Владислава Андреевича. Школьников спал, сидя в кресле, откинув на мягкий подголовник седую щекастую голову, в такой позе, что Караваев даже немного испугался: уж не переборщил ли он со своим лекарством? Потом он заметил, что грудь Владислава Андреевича мерно вздымается через равные промежутки времени, и успокоился: препарат сработал как надо. В том, что Школьников спит именно под воздействием препарата, можно было не сомневаться: на журнальном столике перед ним стояла знакомая квадратная бутылка, а присмотревшись как следует. Караваев разглядел и треугольную коньячную рюмку, донышко которой было слегка запачкано коричневым.

Входная дверь, естественно, оказалась незапертой. Караваев вошел, предварительно хорошенько вытерев ноги о лежавший под дверью половичок, приблизился к Владиславу Андреевичу и осторожно потряс его за плечо. Школьников храпел, как дизельный грузовик с неисправным глушителем, и ни на что не реагировал. Тогда Караваев взял у него из кармана тяжелую связку ключей и вышел из дома.

Он спокойно загнал свою “десятку” во двор, вывел из гаража “хаммер”, вырулил на дорогу, заглушил двигатель и вернулся в дом. Некоторое время ушло у него на поиск ключа от оружейного шкафчика, но в конце концов тот обнаружился в одном из ящиков письменного стола. Караваев, немного поколебавшись, остановил свой выбор на винчестере – том самом, из которого так лихо палил Школьников несколько дней назад. Он зарядил винтовку, сунул ее под мышку и, не скрываясь, двинулся к машине.

С управлением подполковник освоился быстро. Лет пятнадцать назад он уже водил такой автомобиль – одну из первых моделей – и пришел к выводу, что за прошедший срок в конструкции произошло не так уж много изменений. Караваев отнесся к такому консерватизму с полным одобрением: он любил вещи, сделанные на века и не требующие усовершенствований.

Винтовку он положил на заднее сиденье, чтобы на каком-нибудь особенно здоровенном ухабе эта чертова штуковина не выпалила сама собой, проделав в его шкуре лишнее отверстие. Закончив приготовления, Караваев поплевал через левое плечо, сунул в зубы сигарету, завел двигатель и включил первую передачу.

В лесу было уже совсем темно. Широко расставленные фары “хаммера” выхватывали из мрака призрачные силуэты кустов, стволы деревьев, какие-то коряги, не замеченные Караваевым во время предыдущей поездки, опасно торчавшие у самой дороги пни, косматые пряди травы, корни деревьев, выпиравшие из земли, как узловатые пальцы небрежно похороненных великанов… Тяжелая и неповоротливая после недавнего дождя мошкара тучами слеталась на свет, бестолково толклась в конусах белого электрического сияния, стремительно неслась навстречу и тысячами гибла, разбиваясь о решетку радиатора и широкое лобовое стекло. Караваев опустил окно со своей стороны, и рев мощного двигателя возвращался к нему дробным эхом, многократно отражаясь от стволов деревьев, как будто подполковник вел машину по какому-то ущелью или тоннелю.

Луж на дороге в этот раз было еще больше, и Караваев проскакивал их с ходу, окатывая придорожные кусты целыми водопадами грязной воды. Брызги время от времени залетали в окно, и, докурив сигарету до фильтра, подполковник поднял стекло. Иногда лужи оказывались настолько глубокими, что разбрызгиваемая бампером вода мутной волной с шумом плескала в ветровое стекло. Тогда Караваев врубал “дворники”, с удовлетворением думая о том, что, когда наутро гараж Школьникова откроют, “хаммер” будет по самую крышу забрызган свежей грязью.

«Ах, Владислав Андреевич, – подумал он с издевкой.