«Ах, Владислав Андреевич, – подумал он с издевкой. – Все в этом мире преходяще – деньги, положение в обществе, свобода, здоровье и даже сама жизнь. Нет ничего вечного, даже звезды рано или поздно умирают – настоящие звезды, те, что в небе, а не те, которые по телевизору… Все на свете имеет свой срок, и ваше время наконец пришло. А вы спите, уважаемый Владислав Андреевич, и не слышите тяжелой поступи рока, от которой трясется ваш дом. Спи, старый боров, спи крепко и не вздумай мне мешать, потому что твой рок – это я, и только я сейчас решаю, жить тебе или умереть…»

За болотистой ложбиной, по дну которой была проложена гать, дорога стала получше, и Караваев снова опустил стекло. Ему нравилось ощущать на своем разгоряченном лице тугой прохладный ветер, напоенный влагой и запахами леса. Он прибавил газу, разогнав машину почти до ста километров в час. Колеса время от времени громыхали, налетая на выступающие из земли корни старых сосен, но Караваева это не беспокоило: машина была не его, да и ее хозяину, если все пойдет по плану, она больше не пригодится. Скорее всего, подумал подполковник, “хаммер” конфискуют и продадут с аукциона, а точнее, толкнут по знакомству за четверть цены. Ну а тот, кому за бесценок достанется такая зверюга, уж как-нибудь справится с ремонтом…

Когда впереди показались железные ворота и призрачно белевшая в темноте бетонная стена, подполковник слегка притормозил, перегнулся через соседнее сиденье и опустил стекло в правом окошке. После этого он переложил винчестер на переднее сиденье, до отказа выжал акселератор и отпустил сцепление.

"Хаммер” с густым злобным ревом прыгнул вперед, с диким грохотом и лязгом сорвал ворота с петель и, прогромыхав по упавшим створкам, ворвался во двор. Караваев расчетливо тормознул у самого крыльца, так что машину развернуло к дому правым боком, еще раз газанул на холостом ходу, заставив двигатель взреветь, и поднял винтовку на уровень глаз.

Прошло добрых полминуты, прежде чем в доме загорелся свет. Караваев оторвал одну руку от приклада и нетерпеливо посигналил. Гнусавый звук автомобильного сигнала показался ему слабым и каким-то ненастоящим после голодного рева работающего на максимальных оборотах двигателя. Караваев посигналил еще раз и припал к прицелу винтовки.

Дверь охотничьего домика распахнулась, и на пороге появился человек, одетый в линялый брезентовый дождевик поверх трусов и майки, в растоптанных кроссовках на босу ногу. Его длинные каштановые кудри были всклокочены со сна. В правой руке этот тип сжимал суковатое сосновое полено, в левой дымилась сигарета. На фоне освещенного дверного проема Караваев мог видеть только темный, словно вырезанный из картона силуэт, но этого ему было вполне достаточно: он узнал постояльца Владислава Андреевича, а для того, чтобы прицелиться в такую завидную мишень с каких-нибудь трех метров, мелкие детали не имели значения.

Караваев немного помедлил, давая глазам жертвы привыкнуть к темноте и разглядеть непривычные очертания редкостной в наших широтах машины. Ствол винчестера в его руках совершал едва заметные круговые движения, нацеливаясь то в колено журналиста, то в грудь, то в живот…

– Юра, ты? – спросил журналист испуганным мальчишечьим голосом. – Обалдел, что ли? Чего буянишь на ночь гля…

Договорить он не успел. Караваев на мгновение задержал дыхание и спустил курок. Пуля ударила журналиста в правое плечо, перебив ключицу. Караваев получил чувствительный удар в то же место: у винчестера оказалась неожиданно сильная отдача.

Подполковник передернул затвор, позаботившись о том, чтобы стреляная гильза упала на пассажирское сиденье, где ее было бы легко найти, и вышел из машины. Журналист неподвижно лежал на крыльце, напоминая полупустой брезентовый мешок. Караваев небрежно вскинул винчестер и, почти не целясь, спустил курок.