Скалли стало хорошо.

— Не угодно ли вам? — нашелся доктор Лоб, протягивая банку Молдеру.

— Благодарю, — чуть хрипло сказал Молдер. — Мы спешим. Идем, Дэйна, надо работать.

— Да, идем, — согласилась Скалли. — Всего доброго, доктор. Всего доброго, Захар.

Победоносно повернувшись, она пошла прочь. Молдер затопал следом, то и дело бросая на нее косые, подозрительные взгляды. Скалли с трудом сохраняла серьезность. И только когда они отошли настолько, что никто из странной парочки не мог бы их увидеть, остановилась. С улыбкой протянула руку — и достала многострадальное насекомое у Молдера из-за уха. С отвращением отшвырнула подальше.

У Молдера дернулись губы.

— Это не только обычная ловкость рук, — сказала Скалли. — Дядя мой был всего лишь фокусником-любителем, но я от него нахваталась черт-те чего.

Молдер понимающе покивал, а потом сделал неуловимое движение кистью — и в пальцах его возник гвоздь, покрытый бурым налетом уже засохшей крови.

— Надо будет сравнить кровь на стекле окна мастерской — и кровь с гвоздя, побывавшего в башке этого субъекта, — сказал он.

— Тебе это тоже пришло в голову?

— Что?

— Человек-змея, сказал шериф.

— Да. Человек-змея. Только вот мотив…

— Психопатоген…

— Дэйна, я тоже знаю все эти слова. Они звучат очень авторитетно, но ничего не объясняют.

— По-моему, ты растерян.

— Да. Мне худо здесь. Я люблю чудеса. Тут же — просто розыгрыши.

— А я — веселая девчонка, Фокс. Я терпеть не могу сказок, легенд и чудес. Зато розыгрыши — обожаю.

Гибсонзюнский музей диковин 15.14

Когда дверь отворилась, под потолком музыкально пропел колокольчик — но никто не появился. Скалли вошла внутрь, в тесноватое для громкого имени «музей» и полутемное после уличного сияния помещение. И первое, что она увидела, было аккуратно написанное от руки объявление, само по себе достойное называться диковинкой: «Для друзей вход свободный. Что касается остальных — будьте добры пожертвовать».

В музее было тихо. Скалли медленно подошла к ближайшей стене.

Вот какой-то зуб тираннозавра — судя по ярлыку, из бескрайних диких болот, раскинувшихся между озером Окичоби и Форт-Лодердейлом. Явно из пластмассы.

Вот убогая юбочка, в коей, как любезно сообщал пояснительный текст, во времена Великой Депрессии и позже плясала в местном цирке некая Ханна Аусштим-мель. Видимо, известная каждому в этих краях, коль скоро в пояснении сочли возможным ограничиться лишь именем. Или наоборот. Плясала — и баста. И пусть каждый вообразит особу, которая в его представлении будет соответствовать этому невообразимому имени. Кому-то привидится беженка от нацистов, кому-то — эсэсовская шпионка… Фиджийская русалка.

Вот большой остекленный плакат с изображением одетых в строгие фрачные пары мальчиков лет двенадцати, сросшихся нижними частями туловищ. Одна пара ног — но два торса, четыре руки и две головы. Плакату, судя по его виду, было не меньше полувека. Надпись, шедшая поверху, гласила: «Джимми и Джонни станцуют танго С ТОБОЙ, КРАЛЯ!!! Такие объятия тебе НЕ СНИЛИСЬ!!!»

А вот еще рекламное фото сиамских уродцев, на сей раз совсем ветхое, наверное, лет сто — сто двадцать ему. Китайцы. Полные китайцы — и по костюмам, не столько копирующим, сколько пародирующим одеяния китайских мандаринов конца династии Цин, и по чертам маленьких печальных лиц, желтых из-за пожелтевшей бумаги. И по именам. «Чудо природы Чэнь и Энь. Медоточивая музыка императорского дворца Аньлушань в Сюаньцзуне.