— Заметил: починил. Мы только что расстались после очень милой беседы.

— Я рада, что вы помирились, — искренне проговорила Скалли. — Зайди, Фокс. Надо поговорить.

— Я затем и шел, — ответил Молдер, поднимаясь.

Они расселись возле легкого выдвижного стола.

— Ну? Шел, шел — и пришел? — улыбнулась Скалли.

— Примерно так. Я навел кое-какие справки. Доктора Мой Лоб и так далее зовут на самом деле Джеффри Суэйн. Он родился вовсе не в Йемене, а всего лишь в Милуоки. Разумеется, никакой докторской степени у него и в помине нет. Правда, и криминального прошлого у него тоже нет. Циркач… трюкач. Не больше и не меньше. Но! Но. Кровь с окна, Скалли, совпала с кровью с гвоздя — по группе. Обе, вдобавок, резус-положительные.

— Что ты говоришь? — изумилась Скалли.

— Конечно, это может быть и случайностью — но. Уже пора бы потолковать с мистером Суэйном всерьез.

— Безусловно. Однако вот я тоже кое-что выяснила. И тоже, мягко говоря, небезынтересное.

— Слушаю тебя.

Скалли извлекла из вороха бумаг на краю стола плакат с изображением песиго-лового мальчика.

— Какой красавец, — хмыкнул Молдер. — Какое умное и доброе лицо…

— Перестань острить.

— Это кто-то из местных?

— Да. Но совсем не в том смысле, какой ты вкладываешь в эти слова.

— Откуда ты знаешь, какой смысл я в них вкладываю?

— Но ты же уверен, что раз из местных, значит — циркач. Не так?

— Так, — признал Молдер.

Он совсем сник, подумала Скалли. Это действительно не его расследование. В нем действительно нет чудес. И вдобавок его, вероятно, обидело, что его поразительное открытие относительно Суэйна и его крови, которую он, именно он, Фокс, нашел на стекле — не произвело на меня того впечатления, на какое он рассчитывал. Возможно, он думал, что я весь день, пока он землю рыл, лежала и охала, переваривая таракана? Не дождется.

— В сорок третьем году, в горных лесах Албании, был найден мальчик-сирота. Вот этот самый. Физически он был развит отменно, лучше многих детей его возраста. Он был способен сам добывать себе пищу. Предпочитал мясо овощам, и ловил мелкую живность с абсолютно звериной сноровкой. Говорить он не умел, лишь издавал какие-то нечленораздельные стоны и вскрики.

— Захар?

— Мимо. Слушай дальше. Его показывали в цирке. В клетке. Заметь: в клетке. Это было совершенно необходимо, потому что он был по-звериному жесток и кровожаден. Поначалу случилось несколько очень неприятных историй, и после них его демонстрировали только за толстыми прутьями, как ягуара или пуму. Постепенно он научился человеческой речи. Но все равно продолжал ужасать публику, проглатывая сырое мясо здоровенными кусками. А потом…

Скалли сделала эффектную паузу. Сама не отдавая себе в этом отчета и уж тем более не понимая, зачем это делает, она, тем не менее, совершенно непроизвольно старалась дожать совсем потерявшегося и растерявшегося напарника. Любому третьему, постороннему, за подобное отношение к Фоксу она просто в глотку бы вцепилась не хуже песиголового мальчика — но теперь ее будто оседлали бесы. Ему надо узнать наконец, что и я могу быть лидером. Ему только на пользу пойдет, если и он побудет в ведомых. И сейчас она не просто информацией с ним делилась — она вещала. Она трубила. Она стояла на трибуне и указывала путь.

Молдер молчал, выжидательно глядя ей в лицо. Он так и не сорвался: что потом? ну что потом? говори, не тяни!

Ей пришлось продолжить самой.