Доброжелательный тон Олайоша вернул Иштвану уверенность.

— Я не переписывался с отцом, — ответил он. Его голос звучал уже смелее. После короткой паузы юноша добавил: — В 1946 году отец прислал мне письмо с Сан-Пауло. Умолял помириться, забыть все, что было между нами, убежать к нему. Но я не ответил.

Ироническая улыбка на лице Каллоша сменилась злой гримасой. Это не ускользнуло из внимания Олайоша, и он, скрывая, что заметил, продолжал расспрашивать:

— Некоторые моменты для меня не совсем ясны. Скажите, пожалуйста, что было причиной вашего спора с отцом?

— Это длинная история, ее нельзя так просто рассказать.

— А вы расскажите, — призвал его Олайош.

— Я считаю, это лишнее! — сказал Каллош. — И так все ясно. Мы зря тратим время. — Взглянув на Кульчарне, Каллош добавил: — Полагаю, вы тоже такого же мнения. — Его взгляд требовал утвердительного ответа.

Кульчарне встрепенулась. Увлекшись созерцанием мухи, что грелась на солнце, она рассеянно слушала разговор. Нервно глотая слова, пробормотала:

— Да конечно! Что касается меня, то…

Олайош с вежливой улыбкой, но решительно сказал:

— А меня, как представителя министерства, интересуют даже мельчайшие подробности дела. В конце концов, речь идет об одном из лучших студентов университета, — обратился к Каллошу. — Я должен тщательно разобраться во всем.

Каллош сердито поджал губы, откинулся на спинку стула и обиженно посмотрел на референта из министерства.

«Вот какие оппортунисты засели в министерстве», — констатировал он мысленно.

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос, товарищ Краснай, — попросил референт парня.

— Между мной и отцом были разногласия в политических вопросах. Отец был активным членом партии нилаши, а я был антифашистом, — начал Иштван.

— Что делал ваш отец как член партии нилаши?

— Он был одним из тех, кто научно обосновал и проповедовал расовую теорию. — Парень глубоко вздохнул. — Как непосредственный сотрудник профессора Малыш, он писал статьи и исследования, читал лекции, полностью посвятил себя фашистскому движению.

— Как же вы стали антифашистом, живя в таком окружении?

— Случайно.

Олайоша поразил искренний ответ парня.

— Продолжайте, — поддержал он его.

Иштван некоторое время размышлял, собирая вместе и упорядочивая свои воспоминания.

— Вот с чего все началось, — сказал он потом. — Весной 1944 года я познакомился с молодой студенткой, Майей Фабри. Позже я узнал, что она еврейка. Отец ее был известным врачом. Майя познакомила меня со своими родителями. От них я воспринял антифашистские идеи, там впервые услышал о Томасе Манне, Верфеле, Стейнбеке, Драйзере. Брал у них книги, много читал. Передо мной открылся совершенно новый мир. Родительский дом стал для меня чужим, кровавые планы, о которых я слышал дома, начали вызывать отвращение. Увидев у меня книги, о которых я говорил, отец пришел в ярость, запретил читать их. Спросил, откуда они. Я промолчал, боясь, что он донесет на семью Фабри в полицию. Тогда не очень церемонились в таких случаях. Мы с Майей полюбили друг друга. Когда ей пришлось пришить на одежду желтую звезду, мы вдвоем плакали. Я не отвернулся от нее, остался верен нашей дружбе. И дальше посещал семью, заклейменную желтой звездой. Носил продукты, передавал весточки от знакомых. И не только родителям Майи, но и другим жителям дома. У доктора Фабри, как врача, до последнего момента работал телефон. Мы ежедневно разговаривали с Майей.