Я видел, что эта неудача вызвала у него раздражение, а это чувство мешало поддерживать выбранные им ритм и тактику поединка. Я вспомнил, что там в Южной республике он вел себя точно также; об его невыдержанности ходило много рассказов. Не все они были достоверны, но зато верно отражали характер моего нынешнего противника.

Теперь я знал, что долго выдержать такой темп ему не позволит слишком горячий южный нрав, и он снова бросится в атаку. Так и произошло; внезапно с громким криком, выбросив вперед ногу, он кинулся на меня. Его ступня пролетела буквально в сантиметре от моей головы; не успей я отклонить ее вовремя, для меня все бы уже кончилось. Сейчас же Сулейман, как метеор, промчался мимо меня и таким образом я оказался сзади него. Не воспользоваться столь благоприятным моментом было бы просто грех, я схватил его за шею, приподнял и резко подсек. Тот упал, как подкошенный, я бросился на него, схватив за руку, резко, ничуть не жалея противника, завел ее на болевой прием.

Глаза Сулеймана готовы были вылететь из орбит, они были до краев наполнены болью и ненавистью. Он попытался вырваться, но я еще сильнее завел его руку назад. Еще одно движение и я бы ее просто сломал бы. Мы оба это хорошо понимали, как понимали и то, что этот поединок закончился моей победой.

— Сдавайся, Сулейман, — сказал я и для большей убедительности своих слов сжал его руку так, что он не выдержал и застонал.

— Сдаюсь, — прохрипел он.

Я отпустил его.

Я стоял на татами, ощущая давно забытый, но ни с чем не сравнимый сладкий вкус победы. Рядом со мной медленно поднимался с ковра Сулейман. Я поймал его взгляд, и мое праздничное настроение мгновенно пропало — ничего хорошего он мне не сулил.

В этот миг зал буквально взорвался криками возмущения, ненависти, звериной злобы. Все, кто присутствовали здесь, требовали немедленной расправы со мной. Среди десятка мужчин в зале находилась только одна женщина, та самая, которую Сулейман назвал своей женой. Она единственная из всех ничего не выкрикивала, лишь молча смотрела на меня.

Я в свою очередь повернулся к Сулейману, понимая, что только от него зависит мое спасение от разъяренной толпы. Он же, судя по выражению его лица, колебался. Ярость боролась в нем с данным мне словом джигита.

— Ты обещал, Сулейман, — решил вмешаться я в его душевные борения, — поединок был честным.

— Да, честным, — неохотно подтвердил он. Затем внезапно закричал: — А ну молчать всем. Командир мой гость, он победил и никто не смеет тронуть у него и волоска. Слышите, что я вам всем сказал.

Крики мгновенно стихли, словно у всех этих орущих во всю глотку людей вдруг отключили, как у приемника, звук. Правда их ненависть ко мне от этого не убавилась, наоборот, вся ее энергия теперь переместилась в их глаза, которые смотрели на меня так, словно надеялись испепелить меня своими взглядами.

— Пойдем, — кивнул мне Сулейман.

Мы вышли из зала, затем в кампании охранников я вновь оказался в ванной комнате. На этот раз я не только смыл соленый пот под душем, но позволил себе окунуться в бассейн.

Мне принесли мою одежду и снова я направился к Сулейману. На этот раз он встретил меня не в халате, а в шикарном черном костюме. Единственное, что не хватало Сулейману, так это галстука, ворот рубашки был не застегнут, открывая покрытую густой черной растительностью грудь.

— Садись, — бросил он мне. — Он налил коньяк в стопки, одну протянул мне. — Будешь?

Я взял стопку и выпил; теплая энергия великолепного коньяка пришлась для моего несколько утопленного недавним напряжением поединка организма как нельзя кстати.