В тот же день сел Шереметев за ответ государю: «Болезнь моя час от часу круче умножается — ни встать, ни ходить не могу, а опухоль на моих ногах такая стала, что видеть страшно, и доходит уже до самого живота, и по-видимому сия болезнь знатно, уже до окончания живота моего… Ежели сомневаетесь в той моей болезни, то велите, государь, меня освидетельствовать, кому у вас вера есть. Дабы ваше величество в моем неприбытии не изволил гневу содержать».

Однако, получив это письмо, царь усомнился в серьезности болезни графа, сказал Макарову:

— Сюда он ехать не может, а по вотчинам, пожалуйте вам, разъезжает. Напиши-ка, Алексей Васильевич, приказ обер-коменданту Москвы Ивану Измайлову: пусть везет сюда фельдмаршала, небось в пути не рассыплется.

Получив царский приказ, обер-комендант велел запрячь в лучшую карету шестериком добрых коней и сам подъехал к дому фельдмаршала, решив лично выпроводить Шереметева из Москвы.

И хотя Измайлову сказали, что граф болен, он решил убедиться в этом собственными глазами. Его провели в опочивальню фельдмаршала.

— Здравия желаю, ваше сиятельство, — приветствовал комендант больного.

— Где оно, то здравие, братец? — пробормотал Борис Петрович. — Было да вышло.

— А мне государь повелел привезти вас к нему, ваше сиятельство.

— Э-хе-хе, был бы здоров, сам бы на крыльях полетел к его величеству. А ныне разве что с печи на полати на кривой лопате.

— Так вы совсем не можете, Борис Петрович?

— Спроси вон докторов, коли мне не веришь.

— Нельзя ему трогаться, — заговорил лекарь Шварц. — Для него столь долгий путь опасен, ваше превосходительство.

Но обер-комендант хотел своими глазами видеть болезнь, пришлось Шварцу сбросить с Шереметева одеяло и даже стащить с ног исподнее. Перед взором Измайлова предстали страшно раздутые ноги, казалось готовые лопнуть.

— Что это? — спросил он лекаря.

— Водяная болезнь.

— М-да… — вздохнул обер-комендант с сожалением, но не по адресу больного, а по невозможности исполнить приказ царя;

— Мы уж священника вызывали, приобщили Святых Таинств их сиятельство, — говорил лекарь.

Воротившись к коменданту, Измайлов тут же отписал в Петербург: «Болезнь фельдмаршала гораздо умножилась, опух с ног и до самого пояса и дыхание захватывает, и приобщали Святых Таинств и ныне в великом страхе… В такой скорби его везти никак невозможно».

Хотел приписать обер-комендант, что-де жить графу осталось мало, дни три-четыре, в любой час помереть может. Но не приписал, и правильно сделал.

Шереметев после посещения коменданта еще три месяца протянул, но уже вовсе не вставая с постели. Ничему уже не радуясь, ничего не желая.

Даже рождение дочери в ноябре не развеяло его тоску. Только и смог пробормотать:

— Пусть назовут Екатериной, в честь царицы.

И видеть дочь уж не захотел, молвя:

— У меня смерть в головах, не место дитю здесь.

Умер фельдмаршал 17 февраля 1719 года, не дожив до мира со Швецией, за который так долго воевал.

Стали готовить покойника в дальний путь, иереи читали над ним Псалтирь, краснодеревщики ладили домовину, достойную высокого звания усопшего. Покрасили снаружи темно-вишневой краской, потянули три раза лаком. Сокрушались:

— Жаль, сам Борис Петрович не видит, какую красу мы ему сгоношили.

Лишь через десять дней выехало четверо саней на Киевскую дорогу. На первых везли гроб с телом, на остальных ехали слуги и охрана оружная из денщиков и конюхов.

Старались не спешить, берегли коней, дорога уж была не гладкая, то раскисала, то подмерзала.