Гитлер почти с ужасом взглянул на скомканные в волосатом кулаке фельдмаршала бумаги и нервно помахал указательным пальцем.

— Не надо подробностей, Кейтель, не надо. Всё это нам известно. — А немного поразмыслив, произнес: — Гиммлер и вы, Бургдорф, останьтесь. Все остальные свободны. Да, Кейтель, распорядитесь относительно того, что через час мы отбываем в «Вольфшанце».

— Самолётом? Поездом?

— Вы же знаете, что я терпеть не могу самолётов.

— Я подумал о времени, — пробормотал себе под нос генерал-фельдмаршал, с содроганием думая о том, сколько возможностей, сколько шансов будет упущено из-за этого переезда. Сколько их уже упущено из-за бесконечных вояжей фюрера по просторам рейха!

Сейчас он подходил к частым переездам фюрера как начальник штаба Верховного главнокомандования, поэтому считал себя вправе критически оценивать его склонность к совершенно неоправданным вояжам. Кейтель слышал, что в течение всей войны Сталин вообще ни разу не оставлял Москву без самой крайней надобности. Такой стиль жизни Верховного главнокомандующего ему импонировал больше. Будь его воля, он вообще до полного окончания войны запретил бы Гитлеру покидать пределы Берлина. О если бы он мог сказать фюреру: «В дни опасности вы должны находиться там, где обязан находиться в такие дни фюрер Великогерманского рейха!». Если бы он хоть в чем-то мог повелевать фюрером, тогда вся война складывалась бы совершенно по-иному; да что там, вся Европа выглядела бы сейчас по-иному. Вот только фюреру о подобных помыслах и приверженностях своего начальника Генштаба лучше было не знать.

«Значит, основной разговор, касающийся Роммеля, всё ещё впереди, — в свою очередь, напряжённо всматривался в лицо Гитлера рейхсфюрер СС, ожидая, когда все остальные участники совещания покинут кабинет вождя. — Как, впрочем, и разговор по поводу адмирала Канариса».

3

Тропа упорно пробивалась через каменные завалы и сосновую поросль, чтобы где-то там, на вершине холма, слиться с поднебесьем, с вечностью, и уйти в небытие.

Фельдмаршала Роммеля потому и влекло к ней, что тропа зарождалась у стен древней, позеленевшей ото мха каменной часовни, неподалеку от его родового поместья Герлинген, прямо у подножия усыпальницы знатного рыцаря-крестоносца, над которой, собственно, и была сооружена эта часовня, и уводила… в вечность, в легенды. Всей тайной сутью своей указывая тот, истинный путь, которым прошло множество поколений потомков крестоносца, являвшегося, как утверждают, одним из его, Эрвина Роммеля, предков, и которым, как следует понимать, предначертано было пройти ему самому. Не зря же этот холм называли Горой Крестоносца. Так уж сложилось, что маршальский жезл, выношенный в солдатском ранце Роммеля, вновь и вновь уводил его своей предысторией то к родине рыцарства Франции, то к болотам Мазовии, то к гробницам фараонов, на виду у которых разбивали свои бивуаки маршалы Наполеона Бонапарта.

Остановившись у первого изгиба тропы, Роммель некоторое время прислушивался к боли, которой давала знать о себе рана. Она была какой-то пульсирующей, однако Эрвин воспринимал ее появление совершенно спокойно. Знал бы тот английский пилот, который нажимал на гашетку пулемета, что он расстреливает фельдмаршала Роммеля! Но еще больше он удивился бы, узнав, как признателен был ему командующий группой армий во Франции за то, что вовремя «списал» его с передовой.

И дело не в том, что фельдмаршал вдруг разуверился в своей фронтовой судьбе. Просто еще в то время, когда он находился в военном госпитале во Франции, на стол ему начали ложиться газеты с целыми списками «предателей рейха» и «личных врагов фюрера», осрамивших себя заговором против вождя, среди которых то и дело мелькали имена генерал-фельдмаршала Витилебена, генералов Бека, Ольбрихта, Хазе, Гелпнера, Фромма…

Узнав о попытке самоубийства командующего Парижским гарнизоном генерала Штюльпнагеля, он так явственно ощутил приближение гибели, как если бы это происходило в последние секунды жизни, которые он проживал… с собственными внутренностями в руках.